Умники в правительстве локоточки себе кусали, да поздно было. Прежде чем наступили перемены к лучшему, был съеден не только неприкосновенный запас — пришлось пожертвовать семенным фондом. Хорошо, хоть риса оказалось немало, более десяти миллионов тонн, но его хватило лишь на год. Мясо кончилось бы столь же быстро, даже если б пришлось забить, не думая о последствиях, весь скот. Срочно требовались новые, более качественные и урожайные сорта пшеницы. И чтобы достичь уровня послевоенных лет, нужно было по меньшей мере два года.
Когда наступил второй год паники, города познали голод. Гигантская артерия, питавшая их огромный организм, лопнула. В первую очередь пострадали самые слабые — старики и дети. В города пришла голодная смерть.
Отныне прокормить себя мог только тот, кто возделывал землю, — крестьянин. Города обезлюдели: жители бежали из них в поисках пищи, осаждали деревни. Разгорелась вражда. Одни хотели есть, другие не желали делиться. Мы не нуждались в их барахле. В такие времена единственное сокровище — пища.
Еще совсем недавно все было наоборот. Тогда бедствовали мы, едва сводили концы с концами — из-за правительственной политики, направленной на импорт продовольствия. Никто и думать о нас не хотел, теперь же и мы тоже могли сказать «нет». Мы имели на это право. Нас не в чем было упрекнуть.
…Девчонка, сделав знак обождать, подошла к обшарпанной легковушке. Оттуда вылезли двое — похоже, отец с матерью. Поглядывая на меня, они молча слушали дочку. Постепенно все, кто был поблизости, обернулись ко мне. Мне стало жутковато под их колючими взглядами. Но тут вернулась девчонка. С ней шел отец.
Нескладный, длинный, точно журавль, оборванный и грязный, он держался с удивительным достоинством. Лицо его показалось мне знакомым.
— Ты так добр к моей дочери…
Голос у него был низкий, глуховатый. Я удивился: он разговаривал со мной как с равным — не с сопливым мальчишкой, а уважаемым человеком.
— Спасибо тебе. Это прекрасно, что есть еще на Земле хорошие люди.
— Чего меня благодарить? — буркнул я, чувствуя, как заливаюсь краской.
— Но скажи — почему? Почему ты помог ей?
Я даже разозлился. Опять этот дурацкий вопрос!
— Просто так. Захотелось, — дерзко ответил я. И тут меня прорвало. Слова так и посыпались из меня — Я объясню, где растет акэбия, дикий виноград и грибы. Это мои места. Только я знаю их. Пошлите туда людей. — Я перевел дыхание. — И еще вот что. Не ходите на наши поля. Деревенские очень озлоблены. Это добром не кончится. Будет беда.
Отец и дочь внимательно смотрели на меня. Теплые, добрые глаза друзей.
— Понятно… — протянул он. — Ты передай… — Отчаянная усталость сквозила в его голосе. — Раньше я преподавал в университете экономику. Вел теледискуссии о международном разделении труда. Я верил, Япония должна оставаться индустриальной державой, а сельскохозяйственную продукцию ввозить из-за границы. Теоретически это было разумно. — Он тяжело вздохнул. — Но я ошибался. То, что Япония не могла обеспечить себя продовольствием, обернулось несчастьем для всех. Такое государство нельзя считать зрелым. За последние годы я особенно остро понял, насколько был неправ. Да и не только я… — Голос его обрел прежнюю твердость. — Но прошлое прошлым, а человек должен жить. Для жизни нужна пища. Белки. И они есть — прямо у нас под носом — на ваших полях. Было бы глупо пухнуть от голода, любуясь ими издалека.
— Все равно, — упрямо сказал я. — Все равно не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал.
Он ласково улыбнулся:
— Ну что ж, спасибо тебе, дружок.
После ужина я поднялся к себе, но так и не смог настроиться на серьезный лад и взяться за уроки. В голове стоял туман. Вдруг внизу послышался какой-то шум. Яростно залаял пес, потом разом заговорило несколько голосов. Громче всех кричал мой дядька, забулдыга и страстный охотник. Я кубарем скатился вниз. У дверей толпилось человек десять. В руках у дяди я увидел охотничье ружье. Стволы его тускло блестели в свете электрической лампочки. Отец и брат стояли рядом, готовые в путь.
— Что? Что случилось? — взволнованно спросил я.
Дядя резко обернулся.
— Задумали грабить наши поля, мерзавцы! Ну-ну! Похоже, они полезут нынешней ночью. Ничего, мы их встретим!
— И я с вами! — заныл я.
— Не лезь, когда разговаривают взрослые! — нахмурился отец. — Мал еще. Твое дело — помалкивать и учить уроки.
На меня не обращали внимания. Возбужденно переговариваясь, все гурьбой высыпали на улицу. Я смотрел им вслед.
— Ты что здесь делаешь, Рёхэй? А ну-ка быстро марш наверх, заниматься! — раздался сердитый окрик матери.