— Пройдемте по палатам, — быстро сказал я. — Нет, спасибо, сестричка, можете оставаться на месте.
И все-таки экскурсия, кажется, удалась. Малышка Яничка, хорошенькая как картинка, сидит теперь возле постели в кресле. Захлебываясь, начинает мне рассказывать, как уже сделала три шага и, кажется, могла бы танцевать, такую ощущает в ногах легкость. Без приглашения сбрасывает воздушный халатик. Под рубашкой, на позвоночнике, — приклеенный пластырем квадрат марли. Приподнимаю наклейку, чтоб «Фенцл» увидел хоть какой-то след наших усилий. Рубец чистый, сняты швы…
— Ну вот, полный порядок, — говорю ей — Когда все заживет, поедешь на курорт. К осени будешь действительно танцевать.
— Не могу передать, как я вам благодарна!
Глажу ее по волосам. Они кудрявые и нежные, как у ребенка. Но, видимо, она хочет сказать что-то еще. Краснеет, делает судорожные движения горлом.
— Вы разрешите… разрешите обратиться с одной просьбой?
— Пожалуйста. О чем ты хочешь попросить?
— Я… У меня тут есть один знакомый мальчик. Я подумала, нельзя ли ему приходить сюда ненадолго каждый день. Он бы меня поддерживал, мне легче было бы тренироваться.
Вздыхаю. Хорош, оказывается, бесенок эта маленькая барышня!
— Посмотрим, Яничка, — отвечаю неопределенно. — А может, больше силы у папы?
Яничка надувает губки. Длинные ресницы жалостно моргают. «Фенцл» ухмыляется. Бросился к выходу из палаты первым.
В коридоре меня уже караулит больной из тридцатой. Тоже недавно оперирован по поводу выпадения диска. Стоять ему еще трудно — приходится опираться на палку.
— Пан профессор, — просит он вполголоса, — не разрешайте, чтобы к этой барышне ходили посетители! Она тут познакомилась с моим парнем, и он в нее без памяти влюбился. Каждый день к ней заходит в палату. Сестры уже хотели вам жаловаться. Откалывает номера почище Фанфана Тюльпана. Вечером перелез через забор и разорвал штаны. Ума не приложу, что с ними делать?
Нет, кажется, я вижу дурной сон. И это — старая, заслуживающая доверия клиника!
— Зашить! — категорично отрезаю я и решительно прохожу к следующим палатам.
«Фенцл» идет рядом, давясь от смеха.
— Тут не соскучишься, — комментирует он происходящее по-своему. — Мама тоже придет из больницы и такое иногда расскажет — со смеху лопнешь!
Настроение у меня испортилось. Кажется, никогда еще тут не было такой расхлябанности. Больные делают что хотят, в палатах посетители, хотя это запрещено. А некоторые пациенты так заносчивы, как будто они не в больнице, а в отеле. Надо будет поговорить об этом с Румлом и с доцентами. Прежде я мог прийти сюда в любое время и всегда заставал порядок и спокойствие. Сестры предупредительны; пациенты — учтивы и признательны.
— Не принимайте близко к сердцу, — утешает меня молодой журналист, уловив мое настроение. — Люди уже отвыкли стоять по стойке «смирно». Прекрасно понимают: вы для них — а не они для вас.
Вот так. Это называется авторитет врача! Снова сдерживаю смех. Представляю, как расхохочется Итка, когда я расскажу, какую сентенцию выдал мне корреспондент.
В следующей палате — старушка Стокласова. Теперь и она сделала первые шаги. У соседок, по обе стороны от нее, тоже прооперированы диски.
— Сколько вам лет? — шутливо спрашиваю я ее. — Шестьдесят?
Она принимает нашу обычную игру:
— Да что вы, пан профессор, два месяца как семьдесят пять стукнуло.
Я кручу головой, как бы не веря. «Фенцл» рядом важно надувает грудь в белом халате и успешно меня имитирует. Стокласова хватает мою руку.
— Я вам не верила, думала, что со мной все кончено. Ноги были как колоды, я их вообще не чувствовала. А потом стала надеяться. Сказала себе, что рак вы бы не стали оперировать.
Расспрашиваю, что нового. Обе соседки с жаром отвечают за Стокласову, у которой глаза на мокром месте. Аппетит у нее хороший. Дошла самостоятельно до умывальника.
Больная обращает на меня взгляд, полный любви и благодарности, и неожиданно я чувствую себя пристыженным. Какая тут особая заслуга — просто наша обычная работа.
— Смотрите-ка, у вас даже прическа, — хвалю я, по привычке говорить больным приятное, ее седые кудерьки, замысловато обрамляющие покрасневшее лицо.
Вот тебе на! Закрыв ладонями лицо, больная горько зарыдала.
— Пани Стокласова, что с вами?
Не отвечая, продолжает жалостливо всхлипывать. Я вопросительно взглядываю на соседок. Тем только этого и надо — ждут не дождутся, когда смогут выложить ее печальную историю.
У старушки есть дочь. Такой подарочек — врагу не пожелаешь! Когда Стокласова лежала дома без движения, дочка там даже не показывалась. О больной заботились соседки. Когда мы сделали ей операцию, пани Стокласова передала, чтоб дочь пришла хотя бы ее причесать — дочь у нее работает парикмахером.
Вчера она наконец пожаловала. Старушка до того была рада! Сразу же похвалилась, что опять будет ходить, ноги у нее уже не мертвые.
— Счастье твое, — сказала молодая. — А то пришлось бы ехать в богадельню.
Говоря с матерью, едва цедила слова. Несколько раз повторила обеим соседкам, что квартира у нее маленькая, так что и думать нечего, чтобы мать из больницы поехала к ним. Волосы ей все-таки уложила. Принесла с собой даже фен и бигуди. Но, окончив, назначила плату — четырнадцать крон. Двенадцать — за укладку и две — за дорогу.
Я молчал. Это было как отрывок из бальзаковского романа.
«Фенцл» не выдержал. Присел на край постели и обнял старую женщину за плечи.
— Не плачьте, ну пожалуйста! — сказал он взволнованно. — Ведь вам теперь и не понадобится ваша дочь. Здесь вас поставили на ноги, будете бегать как молодая. А я приеду на вас посмотреть. Хотите? Ну, улыбнитесь. Правда приеду, дайте адрес!
Она и в самом деле перестала плакать. Растроганно взглянула на него.
— Да что вы, доктор, еще вам не хватало думать о старухе…
Он вздрогнул. Вспомнил, что белый халат на нем только случайно. Сконфуженно поднялся. Но этим своим непосредственным порывом очень меня подкупил.
— Если доктор говорит: приедет, значит, приедет, — помогаю ему выйти из неловкого положения. — А вам действительно нечего бояться. Сможете сами себя обслужить.
Мы вышли в коридор. «Фенцлу», должно быть, уже тяжко все это выдерживать.
— Ну как? Хотите, чтобы мы продолжили обход?
Да. Он признался, что только теперь начал немного постигать суть нашей работы. Его статья могла бы называться «Обход послеоперационных палат». Как я на это посмотрел бы.
— Что-то не то. Может, придумаете более удачный вариант, мы ведь еще не кончили.
Я повернул ручку двери в следующую палату.
— Сейчас увидите этого Вельду, что конфликтовал с сестрой.
Но сразу же за дверью вижу Дуду, старого мастера, работавшего на металлообрабатывающем станке. Шея его обезображена длинным рубцом — не просто было подойти к остеофитам у него на позвонке. Осматриваю ослабевшую руку. Пациент молчит. С тревогой ждет, что я скажу своему спутнику.
Потом несмело спрашивает:
— Наладятся мои дела, пан профессор?
— Наладятся, — заверяю я. — Правильно, что пошли на операцию. Рука бы у вас все слабела и слабела.
— Да я на все пойду, лишь бы поправиться. Что я такое без своих-то рук?
Он помолчал, взволнованно глотнул:
— Жена скончалась, дети уж давно разъехались. А по работе у меня друзья. Я вот тут начертил кое-что — для рационализации… Наши, на фабрике, обещали собрать. Что же я стану делать дома?
Небольшой, коренастый, он стоял рядом, как дуб, крепко связанный корнями с почвой. Простыми словами выразил сейчас важное жизненное кредо: что бы он делал без своей работы? Как мне это понятно!
Адепту журналистики будет о чем поразмышлять. Подходим к следующим койкам. Оперированные по поводу выпадения дисков. Один, второй, третий… У первого еще не совсем прошли боли. Второго беспокоят неприятные ощущения ночами. Советую чаще поворачиваться на бок.
— Ну так и есть! — довольно восклицает он: именно это ему помогает днем.