Но она не желает ее понимать.
— На лекциях вы всегда говорили, — воинственно распрямляется она, — что при любой опухоли имеется какой-то процент надежды. Даже при метастазе, если он единичный.
Из «божьей коровки» она неожиданно превращается в Жанну д'Арк.
— Не можем мы списать этого ребенка, — теряет она самообладание, — год назад вы тут оперировали одного мальчика. Зика его фамилия, Вашек Зика — и как удачно! Зика здоров, ходит в школу.
— Это была спонгиобластома, — вспоминает Вискочил. — Ее убрали целиком.
— Слышите, коллега: убрали целиком. Здесь же будет кистообразная, сильно кровоточащая опухоль, хрупкая настолько, что едва ли позволит к себе прикоснуться. Доцент Кртек прав, не будем ее трогать — так он, пожалуй, протянет еще годик. Зачем напрасно мучить ребенка!
Но молодая коллега не соглашается с тем, что мы кончили обсуждать ее случай.
— Если бы это был мой ребенок, — говорит она взволнованно, — я бы настаивала на пересмотре решения. Для деда мальчика гораздо тяжелей год или два быть в ожидании смертельного исхода. Гуманнее прибегнуть к операции.
— Никоим образом! — обрываю я. — У вас нет опыта в этих вопросах.
Теперь она уже не домовитая божья коровка Карафиата, а какая-то меднолобая старая дева. Я сделал над собой усилие и заговорил насколько мог доброжелательней:
— Если бы он был ваш ребенок, вы никогда бы на такое не пошли. Уверяю вас, что это — вариант с ничтожнейшим процентом надежды.
— Я бы пошла на риск, — упрямо тряхнула она головой. — Мальчик такой красивый, такой умненький…
Я беспомощно развожу руками. Пусть объясняются с ней мои коллеги.
— Дело ясное, — прогудел Кртек, — я уже свое мнение высказал.
— Да мы и права не имеем решать по-другому, — подал голос Вискочил.
Ружичка нетерпеливо кивнул. Неужто еще тратить время, когда все так ясно? Один доктор Зеленый поднял руку.
— Я думаю… собственно, предполагаю…
Все недовольно оглянулись на Зеленого. У врача детского отделения блеснула в глазах искорка надежды.
— Что вы предполагаете, доктор Зеленый? — холодно спросил я.
Меня разбирала досада. Надо заслушать еще нескольких врачей, а мы торгуемся о невозможном.
— Я думаю, что стоит попытаться. При достаточном снижении давления, при нейролептиках…
— Пан Зеленый, уймитесь, — вполголоса пытается его образумить Румл, — взгляните на часы…
Зеленый не обращает внимания. Я его уже немного знаю. Кажется, тихий, но, если в чем-то убежден, не послушает и отца родного. Он откашлялся.
— Мне хочется напомнить о больном с цистицерком в четвертом желудочке. Он тоже казался безнадежным. У меня нет большого опыта… но ведь и тогда никто не верил, что мы его вытянем. У него падало давление и даже останавливалось сердце…
Я хорошо помнил того пациента. Сам его оперировал. Не только начали сдавать жизненные функции, но еще было обильное кровотечение. Кроме того, мы знали, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эта паразитирующая киста лопнула — она бы инфицировала мозг. Кругом были сращения, проникавшие в стенки желудочка…
— Вы правы, — сказал я Зеленому, — эти два случая сопоставимы.
Перед глазами у меня стоял тот пациент. Мясник. Среднего возраста. При поступлении весил почти сто килограммов, а при выписке — неполных семьдесят. Я отчетливо вижу его, в смешном марлевом колпачке, какие наши операционные сестры делают для больных сами. Он был похож на Бивоя. Даже после операции щеки его не утратили пунцового румянца. Когда я высказал по этому поводу удивление, он засмеялся:
— А это, пан профессор, оттого, что мы привыкли пить сырую кровь!
Вот это здорово, подумал я. Мы его спрашиваем, не ел ли он плохо обработанного мяса, чтобы узнать, откуда у него солитер, а он, оказывается, пил сырую кровь!..
— Придется вам от этого отвыкнуть, — сказал я ему. — В другой раз может кончиться хуже.
— Сырая кровь еще никому не повредила, — не отступался он. — Мой дед дожил до девяноста, а отец до девяноста четырех, и оба пили ее каждый день. Мы все одной профессии.
— Пан доктор, — попытался я полемизировать с Зеленым, — вы вспомните, как выглядел этот мясник. Вы думаете, у малолетнего ребенка те же шансы?
— Я не хочу задерживать собравшихся, — неожиданно сказала Гладка, — но Ирка Зеленый заронил мне в душу сомнение. Что, если в самом деле рискнуть?
Она начала долго и нудно припоминать разные случаи желудочковых опухолей, как они проходили у нас в клинике. Вспомнила и фамилии больных — память на пациентов у нее феноменальная. Кртек с мученическим видом возвел глаза к потолку.
Я дал ей выговориться. Потом нанес удар из-за угла:
— Пани ассистентка, положа руку на сердце — вы сами взялись бы прооперировать этого мальчика?
Она парировала мой удар.
— Нет, пан профессор, — сказала она с типичным для нее мягким и вкрадчивым ехидством, — не взялась бы. Я знаю, как скептически вы смотрите на женщин в нейрохирургии, а тут нужна уникальная операция. Я же в таких вещах не имела возможности приобрести достаточного опыта.
Так прямо и сказала. Перед всеми, да еще в присутствии посторонних. В сущности, она права. Специалист Гладка уже немолодой и не идет дальше шаблонных операций. А положиться на нее в работе можно. Не оставалось ничего, как только рассмеяться.
На помощь мне поспешил Румл.
— Иржинка! — обнял он Гладку за плечи, — а почему бы тебе в самом деле не соперировать этого мальчика, раз пан профессор предлагает? Попробуй. Я у тебя буду ассистентом. Удивим мир! Хоть доцентуру получишь на старости лет…
Она рассмеялась. Высвободилась из-под его руки.
— Уйди, нахал! Нельзя уж и мнения своего высказать… — смотрела она на Румла помягчевшим взглядом.
Они понимали друг друга. Когда-то, много лет назад, был между ними коротенький и совершенно безнадежный роман. Теперь все это позади. У Румла семья, а Иржинка ждет первого внука.
Врач из педиатрии уже понимает, что потерпела фиаско. Встает, извиняется, что не может остаться. Снова спрашивает, можно ли прислать ко мне деда.
— А то он не поверит, что вы отказались заниматься его внуком, — с горечью добавляет она.
Ну разумеется, пускай приходит. Я знаю, что всегда все должен выносить на собственных плечах. Представляю, что ему «божья коровка» напела: «Нейрохирургия делает чудеса, все, разумеется, будет отлично!» Дед небось думает, что это чуть сложней, чем вытащить занозу.
К тому же она нас задерживает. Подает каждому руку. Врачи наши с ней церемонно прощаются, соперничая друг с другом в галантности, — комедию ломают. Черти! Ружичка демонстративно прикладывается к ручке. Вискочил кланяется чуть не в пояс, прижав ладонь к сердцу. Румл успевает даже игриво шлепнуть пониже спины. Безобразие!
Слово берет хирург районной больницы. Он не знает, потребует ли его случай хирургического вмешательства, хотел бы с нами посоветоваться. К ним пришел больной… вернее, приехал на своей машине из близлежащего леса после попытки застрелиться. Причина? Недостача на предприятии. Пуля прошла навылет слева от височной кости. Он сам добрался до поликлиники, еще успел все рассказать и потерял сознание. Его подробно освидетельствовали, сняли электроэнцефалограмму и даже сделали ангиографию, но никакой патологии не обнаружили. Изменения произошли только у него в характере. Жена утверждает, что раньше он был беспокойным, то и дело впадал в депрессию, грозил покончить с собой. Теперь ему все трын-трава, сидит и улыбается. Когда из службы безопасности пришли его допрашивать, он так острил, что они даже обиделись. Требует ли этот случай нашего вмешательства?
Мы посмеялись — случай действительно курьезный.
Иногородний хирург поставил на негатоскоп снимки. В обеих височных костях — аккуратные круглые отверстия.
— Не может ли там все-таки быть кровоизлияния?
Наш рентгенолог смотрит ангиограммы. Никаких изменений; кажется, все нормально.
— Но ведь было же пулевое ранение, — еще сомневается хирург.