Клаус ожидал всего, только не этого бурного возмущения, не этого уничтожающего тона, не этих горьких слов. Комиссар выбивал у него почву из-под ног. Протест, который он хотел было высказать, сходу отметался.
— Я прав? — продолжал докапываться Хаузер. — Или это не так?
— Похоже, что так.
— Ну, ладно… Я вас не упрекаю. Но упорствовать — бесполезно.
— И все же вы ошибаетесь, — тихо сказал Клаус, опустив голову. — Это самоубийство.
— Я не ошибаюсь, упорно возражал Хаузер. — Я не ошибаюсь и сумею вам это доказать.
— Доказать?
— Обратите внимание: экономка доложила сенат-президенту, что к нему пришел посетитель. Когда он узнал, кто этот посетитель, он, видимо, был сильно расстроен. Фогель! — обратился комиссар к своему ассистенту. — Прочтите, пожалуйста, что показала Тереза Пихлер.
Клаус не пошевелился.
— «Герр сенат-президент, услышал он монотонное чтение инспектора, — герр сенат-президент сразу очень побледнел и примерно минуту стоял в оцепенении — таким я его никогда не видела».
— Достаточно. — Хаузер поднял вверх руки. Он снова обернулся к Клаусу. — Ваш брат решил все-таки, несмотря ни на что, пригласить Григора Червонски войти. Тереза поставила на стол бутылку красного вина и две рюмки. Улавливаете?
Клаус кивнул.
— Хорошо. Таким образом, мы реконструировали пролог к драме. Драму, собственно драму, мы пропустим и перейдем сразу к эпилогу. Тереза, которая была в это время у зубного врача и располагает бесспорным алиби, возвращается в дом. Она выходит из-за угла и видит, как Григор Червонски садится в свою серо-зеленую машину и уезжает. Представляете себе эту картину?
— Да, — отрезал Клаус.
— Две минуты спустя Тереза находит в комнате труп вашего брата, герр Майнинген.
Комиссар внезапно замолчал. Он выждал некоторое время и продолжил:
— Понятно? Вы можете сами рассчитать и тогда должны будете согласиться со мной, что двух минут хватит, чтобы принять смертельную дозу цианистого калия. Хорошо. Но мы еще не до конца прочли показания Терезы Пихлер. Она клянется, что при возвращении в комнату нашла только одну рюмку, хотя ставила на стол две.
— Возможно, герр Червонски непьющий, и вторую рюмку Леонгард…
Комиссар поморщился:
— Вторая рюмка стояла рядом с четырьмя остальными там, откуда ее взяли, и, что характерно, ничьих отпечатков пальцев на ней не обнаружено. Она была тщательно вымыта и поставлена на место, то есть в витрину серванта.
Клаус закусил пересохшие губы.
— Я с трудом могу предположить, что герр сенат-президент в присутствии гостя надел перчатки, вымыл рюмку и поставил ее на место. Повторяю: на рюмке не было никаких отпечатков пальцев, но после ухода гостя у вашего брата не было возможности стереть их. Ну что, вы все еще будете утверждать, герр Майнинген, что обвинение, выдвинутое мною против Григора Червонски, необоснованно?
Хаузер откинулся назад в своем кресле и самодовольно пошевелил пальцами рук, сложенных на животе. Его неприятная физиономия, напоминавшая мопса, буквально лоснилась. Это был его триумф.
— Не пытайтесь доказать недоказуемое, — сказал он, размышляя вслух. — Стеклянная трубочка с ядом, которая лежала возле бутылки, — тоже совершенно чистая: на ней нет ничьих отпечатков пальцев. Самоубийца не стал бы это делать.
Клаус сжал голову руками. Его лоб был горячим и мокрым от пота. Цепь доказательств, приведенных полицейским, не имела ни одного слабого звена. Это означало: скандал неизбежен. Пресса поднимет шум. Конец всем его честолюбивым планам.
— Черт побери, — в сердцах произнес Клаус.
Хаузер кашлянул.
— Послушайте, герр Майнинген, — ваше положение незавидное, видит Бог, незавидное, но и работа в полиции — не мед. Ломаешь голову и день, и ночь, а платят мало.
Клаус качал головой. Он не слышал ничего. С трудом поднялся, опираясь о край стола, чтобы не упасть.
— Несмотря ни на что, вы все-таки заблуждаетесь, герр комиссар. — Его голос звучал глухо. — Зачем этому Червонски нужно было его убивать? Налицо самоубийство.
— Докажите, — совершенно спокойно сказал Хаузер. — Меня легко убедить. Докажите свою правоту.
Клаус обернулся:
— Это невозможно.
— Если вы еще что-то знаете, какие-нибудь обстоятельства, которые могут пролить свет на это дело, — скажите мне. Вы даже обязаны мне все рассказать.