Фрау Хеердеген не успела и рта раскрыть, как Клаус без стука вошел в комнату Ингрид.
Лежащая на софе Ингрид испуганно уставилась на него:
— Клаус…
Он со смехом кинул ей букет.
— С ними тебе будет лучше, — сказал он.
Ингрид уткнулась в розы лицом.
— Я думала, ты не придешь, — сказала она тихо.
— Почему?
— Не знаю. Мы просто были к этому не готовы.
— А что для этого необходимо?
— Конечно, ничего. Я это говорила себе до твоего прихода, но все это звучало неубедительно — ведь тебя не было.
— Я постарался подготовить все сам.
— Тебе не нужно извиняться, Клаус.
— Берт передает тебе привет.
— Берт?
— Он предложил мне пост редактора своей газеты.
— И? — спросила Ингрид.
— Но, Ингрид, мы с тобой планировали нечто совсем другое. Или ты уже забыла?
Она медленно поднялась. Букет роз служил ей своеобразным щитом, которым она отгораживалась от Клауса.
— Мне нужно поставить цветы в воду, — сказала она.
Она на минуту вышла и вернулась с колбой от термоса, куда и были поставлены розы.
— К сожалению, не нашлось ничего более подходящего. Мне не хотелось одалживаться у фрау Хеердеген, ведь это мои цветы.
— Я должен был подумать об этом.
— И не подносить цветов?
— Да нет. Запастись посудой для них.
Оба рассмеялись и смеялись до тех пор, пока не постучалась фрау Хеердеген с кофейником — видимо, Ингрид попросила ее похозяйничать. Вместе с кофе на столе появился клубничный торт из соседней кондитерской.
— Ну, ты сегодня что-нибудь решила? — спросил Клаус с полным ртом.
— Наверное, ничего не решила.
— Что так?
— Честно говоря, я много думала.
— О чем?
— О вчерашнем вечере.
— И каков результат?
— Ты слишком любопытен, — парировала она.
Клаус сделал приглашающий жест:
— Используем каникулы, пока они не кончились, — сказал он. — Я думаю, они продлятся недолго. Сегодня я одержал победу.
— Победу? Какую победу?
— А почему ты удивляешься? Я чудовищно энергичный человек. К этому надо привыкнуть. Я разговаривал с Кротхофом. У него возник гениальный план, — рассказывал Клаус. — Мы соберем ораву репортеров и завтра или послезавтра дадим гала-представление. Я буду ловить их на крючок, рассказывая о доблестном конце Леонгарда.
Он рассмеялся, ожидая ответной реакции Ингрид, но ее не последовало.
— Тебе что-нибудь неясно? — спросил он.
Ингрид задумчиво покачала головой.
— Самое смешное в этом деле то, что мы наведем глянец на всю эту историю, и тогда смерть Леонгарда получит трагическое и героическое обоснование. Я обдумаю детали и расскажу тебе все, когда дело будет сделано. Леонгард с его служением долгу, справедливости и правосудию предстанет еще раз в ореоле героя. Другими словами, его смерть была смертью героя и мученика. Что ты на это скажешь?
Клаус внутренне торжествовал. Он отпил глоток кофе.
— Ты молчишь, — заметил он, — и, наверное, не без причины… Так вот, репортеров мое сообщение поразит как громом, а я прославлюсь как брат мученика, принявшего смерть за идею. Недурно, правда?
Все это он выпалил одним духом, не затрудняя себя поисками наиболее точных слов.
— Ингрид, милая! Ты так и не поняла, что это для меня значит.
Ингрид сидела бледная, пряча глаза. Перед ней на тарелке лежал порядочный кусок торта, но что-то словно мешало ей его съесть. Она застыла с десертной вилкой в руке. Может, Ингрид и в самом деле его не понимала?
— Нет, — сказала она устало. — Нет.
Клаус удивился: его слова не получили одобрения. Он ожидал восторга, воодушевления, горящих от восхищения глаз. Ничего этого не было.
Но должна же Ингрид что-то сказать. Но она молчала и, не мигая, смотрела на дырку в стене — на то место, где раньше висела картина, которая потом упала.
— Ну, скажи хоть что-нибудь.
Она покачала головой.
— Ты себя неважно чувствуешь?
Она снова покачала головой.
— Может быть, выйдем на свежий воздух? Прокатимся на машине? Я думаю…
Она опять покачала головой.
— Черт возьми? Ты что — онемела?
— Тебе лучше уйти, не дожидаясь, чтобы я что-нибудь сказала, — сухо проговорила Ингрид.
— Что? — Нет, он, наверное, ослышался. — Кто-то из нас сошел с ума.
— Да.
— Может быть, ты мне, наконец, объяснишь, что тебе так не нравится?
— Ну, если ты настаиваешь, — пожалуйста. Все это невероятно, болезненно искажено. Так не пойдет. Произошло убийство. Убит твой брат. И мы… — голос ее дрожал.