– Мама, я сегодня уже много танцевала, – робко заметила она.
– Возможно. Но ты же знаешь, как я буду счастлива, если один из партнеров попросит твоей руки.
Элизабет смехом попыталась скрыть тревогу, вызванную ответом матери.
– Что ты говоришь, я еще так молода! Пройдет не один год, прежде чем мне начнут делать предложения.
– О нет! – Миссис Холланд цепким взглядом обшаривала роскошную залу со стеклянным куполом, фресками на стенах, зеркалами в позолоченных рамах, окруженную меньшими, но столь же великолепными боковыми комнатами. Вдоль стен были расставлены пальмы в горшках, которые служили своеобразной защитой особо пугливых дам от неистовых танцоров, скользивших по мраморной мозаике пола. На каждого гостя здесь приходилось по меньшей мере два-три слуги, и это казалось излишеством даже такой изысканной девушке, как Элизабет.
– Время – единственное, чего у нас нет, – подытожила миссис Холланд.
Элизабет нервно поежилась, но не успела спросить у матери, что именно та имела в виду, так как они вошли под своды залы. Здесь кружились в танце их друзья и знакомые, приветственно кивая роскошно одетым парам, плывущим под звуки музыки.
Все эти люди принадлежали к высшему обществу, к кругу Холландов. Почти четыреста человек, позабыв обо всем на свете, самозабвенно веселились и танцевали, словно сегодняшний бал был последним в их жизни. Похоже, они не задумывались о дне завтрашнем. И в самом деле. Следующий день, скорее всего, пройдет незамеченным, ведь они будут безмятежно и сладко спать под балдахинами из шелка, пробуждаясь лишь для того, чтобы принять кувшин с ледяной водой и отослать служанку. Конечно, надо бы посетить церковь, но после столь роскошного и блистательного вечера верующих на службе будет немного. Основное призвание этого праздного общества – развлекать и развлекаться, а в перерывах между интригами и балами вкладывать свои невообразимые богатства в новые, все более и более доходные предприятия.
– Последним твоей руки просил Персиваль Коддингтон, – напомнила миссис Холланд Элизабет, подведя дочь к гигантской колонне из розового мрамора. В зале таких колонн было несколько, и Элизабет казалось, что они призваны не столько поддерживать потолок, сколько производить впечатление на гостей. Создавалось ощущение, что в своем новом доме семья Хейз стремилась наполнить величием любую архитектурную мелочь. – Как тебе известно, мистер Коддингтон прошлым летом унаследовал все состояние своего отца, – продолжила мать.
Элизабет горестно вздохнула. Греющие ее мысли о юноше, который никак не мог появиться в тот вечер на костюмированном балу у Хейзов, не в состоянии были скрасить перспективу танца с Персивалем Коддингтоном. Элизабет знала Персиваля давно, еще с детских лет. Мальчик тогда был жесток и нелюдим, частенько мучил домашних животных, а вырос в молодого человека с нечистой кожей и одышкой, простывшего фанатичным коллекционером антропологических находок, хотя сам был настолько слаб желудком, что не смог бы даже взойти на борт исследовательского судна.
– Прекрати, – проворчала мать. Элизабет опустила ресницы. Вряд ли она хоть чем-то выдала свои чувства. – Ты бы не посмела так капризничать, будь здесь отец!
Упоминание о мистере Холланде наполнило глаза Элизабет слезами, и она не посмела перечить матери.
– Простите меня, – ответила девушка, пытаясь говорить спокойно. От подступающих слез у нее запершило в горле, но она сумела сдержаться, – Просто любопытно, сможет ли мистер Коддингтон меня вспомнить. Меня ведь так долго не было здесь.
Миссис Холланд фыркнула, когда мимо прошли сестры Ветмор, на три года старше Элизабет.
– Конечно же, он помнит тебя! Особенно если все остальные девушки похожи на этих. Выглядят так, словно одевались в цирке, – ледяным тоном прокомментировала миссис Холланд.
Элизабет напрягала память, тщетно пытаясь вспомнить о Персивале Коддингтоне что-нибудь приятное, и потому прослушала реплику матери. Кажется, что-то о вульгарности… И только после слов родительницы она заметила на втором этаже Пенелопу Хейз. Та красовалась в алом кружевном платье с глубоким вырезом, и Элизабет с удовольствием отметила, что ее подруга выглядит сногсшибательно. Многие считали, что самое прекрасное в Пенелопе – ее губы. Разумеется, это было не так: куда более выразительными казались ее большие голубые глаза, способные сиять как невинностью, так и презрением.