Улыбнувшись и тем давая понять, что критика его мало волнует, он про себя возразил: «В своей книге я подвел итог своей жизни и своему творчеству. Кто бы что ни говорил, это моя жизнь, я сделал все, что считал нужным, и не собираюсь ничего менять».
С удовлетворением вспомнил то, что сказал Куримото – с этой книгой его творчество обрело завершенность. Воспользовавшись тем, что кто-то обратился к двум старикам, он отошел, намереваясь присоединиться еще к какой-нибудь группе.
И вдруг:
– Господин Сугуро! – Какая-то незнакомая девушка лет двадцати семи фамильярно схватила его за пиджак. На передних зубах смеющегося рта алела губная помада. В правой руке – зажженная сигарета, в левой – стакан с виски. – Господин Сугуро, вы меня не помните? Забыли?
Сугуро растерянно заморгал. Правильно сказал Кано: в их возрасте легко забываешь имя и лицо человека, с которым встречался только раз или два.
– Фу, как не стыдно! – развязно проговорила девушка, расхохотавшись. – Не помните – в Синдзюку? Уличные художницы?…
– Где?
– Улица Сакура-дори. Местечко как раз для таких, как вы, безобразников!
– Вы обознались. Это был не я.
– Издеваетесь? Вы еще обещали зайти на нашу выставку. Моя подруга нарисовала ваш портрет, а потом…
Очевидно, девушка была пьяна – ухватив Сугуро за пиджак, она многозначительно подмигнула. С ее испачканными помадой зубами она напоминала неудавшихся актрис и модельерш, которые имеют обыкновение слоняться по Синдзюку и Роппонги.
– Думаю, вы все-таки приняли меня за кого-то другого.
– А, поняла! Вы боитесь, как бы кто не узнал о том, что вы развлекались с нами ночью в таком сомнительном квартале! Вы же христианин! Понимаю, понимаю, вам надо сохранять лицо…
Высвободив пиджак из ее цепких пальцев, Сугуро направился к ближайшей группе. Газетный фоторепортер ослепил его вспышкой, и на напряженном лице Сугуро инстинктивно появилась улыбка.
– Ой-ой, подумаешь, какой важный! – продолжала насмехаться незнакомка. – Это ваше лицо или маска?
Стоявшие поблизости гости начали оборачиваться в их сторону. Сугуро почувствовал на себе любопытные взгляды. Он демонстративно пожал плечами, мол, это какое-то недоразумение, но продолжал принужденно улыбаться.
Подскочил Куримото и чуть ли не волоком вывел девушку из зала.
– Извините, – сказал он, вернувшись. – Не знаю, кто ее сюда привел. Я затолкал ее в лифт, она уже не вернется.
– Признаться, я совсем растерялся. Привязалась ко мне… – Сугуро беспокоило, что Куримото мог его в чем-то заподозрить. – Утверждает, что мы познакомились ночью, в Синдзюку, на Сакура-дори.
– Да, я слышал, как она кричала.
– Сакура-дори – где это?
– В квартале Кабукитё… – Куримото замялся. – Улица, известная всякими сомнительными заведениями – пип-шоу, секс-шопы…
– Она заявила, что я там с ней развлекался.
– Она и в коридоре все никак не унималась. Вывела меня из себя. Я объяснил ей, что вы в подобных местах не бываете.
Сугуро кивнул, успокоившись. Он был уверен, что серьезный Куримото сможет защитить его перед теми, кто стал невольным свидетелем этой сцены – «выдумки, быть такого не может!..».
Дождь кончился, но проезжая часть была вся в лужах. Одно за другим, взметая брызги, проносились такси со знаками: «Свободно». Девушка, поднявшая было руку, чтобы остановить такси, видимо, передумала и пошла пешком в сторону станции «Токио». Ветер раздувал ее черный плащ, и идущему следом Кобари она напоминала летучую мышь, распростершую крылья.
У входа в метро он ее окликнул:
– Неприятно получилось, да?
Остановившись, девушка посмотрела на него настороженно.
– Нехорошо с вами обошлись – насильно запихнули в лифт. Вас же небось пригласили?
– Кто вы?
– Репортер. Работаю в журнале. Моя контора, разумеется, мелочь по сравнению с издательством, которое устраивало сегодняшний банкет. Но мы тоже не лыком шиты, – усмехнулся Кобари и задал вопрос, выдававший его профессию: – Признайтесь, вы соврали? Насчет того, что Сугуро развлекался в веселом квартале. Мне как-то не верится.
– Соврала – значит, соврала. Раз вы так считаете, отстаньте.
– А если правда – расскажите. Я заплачу.
– Это было бы подло с моей стороны. Вы же все напечатаете…
– Отнюдь, – поспешил заверить ее Кобари. – Это не для печати. Просто любопытно – посещает ли господин Сугуро подобные места?
– Зачем мне было врать? Начать с того, что именно он пригласил меня.
– Как? Он пригласил вас на банкет? Простите за настойчивость, вы уверены, что это был господин Сугуро?
– Я же сказала!
– Где на Сакура-дори вы с ним познакомились?
– У клуба «Пряный мед». Он вышел оттуда.
– Вы действительно художница?
– А что в этом плохого?
– Выставляетесь на выставках?
– Почему вас это интересует?
– Я мог бы написать о вас в моем журнале. – Кобари поспешно сунул ей в руку визитную карточку.
Девушка взяла ее, но сказала все еще обиженным тоном:
– Выставка недалеко от улицы Такэсита-дори, в Харадзюку. С семнадцатого.
– Прекрасно. Извините за назойливость.
Кобари, желая подольститься к собеседнице, положил ей руку на плечо, но она стряхнула ее и сбежала по лестнице, размахивая полами плаща.
– Подождите! Куда же вы! Пришлите хотя бы программку выставки! – крикнул Кобари вдогонку, но ее уже и след простыл.
Вот это да! Значит, правда! Подтвердилось впечатление, которое Кобари испытывал всякий раз, натыкаясь в газете или журнале на фотографию Сугуро.
Сейчас ему было не до изящной словесности, но в студенческие годы он страстно мечтал стать писателем. Впрочем, и тогда его воротило от всей той религиозной мути, которой были напичканы романы Сугуро. И еще ужасно раздражало, что автор очень хочет понравиться читателю…
В то время он был поборником материализма и с неприязнью относился к людям, подобным Сугуро, исповедовавшим религиозные взгляды – опиум для народа, одурманивающий трудящиеся массы.
К этому примешивались детские воспоминания. Неподалеку от его дома располагались курсы английского языка при протестантской церкви, и он несколько раз посещал их, но работавшая там миссионерка, плоскогрудая, в очках, невзлюбила его и постоянно делала ему язвительные, обидные замечания. Причина была в том, что он ограничивался уроками английского и уходил домой, не оставаясь на проповеди пастора, но с тех пор религия крепко связалась в его голове с образом этой неприятной дамы.
Кобари спустился в метро, но ни у билетной кассы, ни на платформе девушки не было видно. Впрочем, это уже не так важно. Его переполняла радость. Сбросить с пьедестала писаку, прославившегося своими высоконравственными романами, для него, репортера, было бы несказанной удачей. Он вспомнил о газетчике, сделавшем себе имя на том, что своими разоблачениями вынудил премьер-министра Какуэя Танаку уйти в отставку, и в ожидании, когда из туннеля покажется поезд, повторял про себя, точно припев, название клуба, о котором сказала незнакомка: «Пряный мед», «Пряный мед»…
Как всегда в это позднее время, вагон был наполнен запахами накопившейся за день усталости. Схватившись за качающуюся петлю над дрыхнущей, расхлябанно раздвинув ноги, девицей и пожилым мужчиной, проставляющим красные галочки в газете, посвященной скачкам, Кобари вновь припомнил то, что произошло на банкете. Он проник на банкет в поисках материала и оказался рядом в тот момент, когда девушка схватила Сугуро за рукав. Было очевидно, что на лице Сугуро отразилось не столько замешательство, сколько паника. Доказательство, что женщина не солгала.
Лицемер!
Наконец-то он понял, почему испытывал недоверие, когда читал романы Сугуро. Любитель поглазеть на голые задницы в пип-шоу, этот, с позволения сказать, писатель выводит возвышенные, утонченные слова той же рукой, которой щупает девочек в ночных клубах…