– Не опускайся так низко! Не надо, Эльфин, пожалуйста, с твоей-то гордостью! У нас нет будущего, и ты прекрасно об этом знаешь. Ты говорила родителям и брату о помолвке только потому, что хотела их успокоить. На сегодня хватит, обувайся и надевай свое пальто, я проведу тебя к дяде.
Эльфин подчинилась, дрожа от бушевавшей в ней злости. Перед тем как выйти, она бросила горький взгляд на комнату, где они с Пьером провели столько чудесных вечеров. Пьер обставил дом со вкусом: деревянные панели, окрашенные в светло-бежевый цвет, двойные гардины теплого коричневого цвета, белые хлопчатобумажные занавески, обшитые бахромой. Мебель, уже довольно старая, досталась ему в наследство от дальних родственников. Эльфин нравилась эта простая обстановка, которая так отличалась от той, в которой жила ее семья.
– Значит, стоило только Жасент появиться, как ты уже готов меня прогнать! А если я расскажу отцу, что спала с тобой, что беременна от тебя, что ты должен как можно скорее на мне жениться?
Пьер ответил не сразу. Он медленно надел замшевую куртку, затем принялся обувать ботинки. Его решительность напугала Эльфин.
– Заставить меня на тебе жениться… что ж, это очень плохая идея. Я тебя возненавижу, ты это знаешь. Нам не стоит говорить об этом, тем более сегодня. Я рассказал тебе о смерти Эммы, но тебе это безразлично. Для тебя важны только твоя ничтожная особа, твоя собственная правда и твой эгоизм.
Эльфин разрыдалась: Пьер больно ее задел. Но он ошибался – смерть Эммы очень опечалила ее, просто Эльфин этого не выказывала.
– Как ты можешь утверждать, будто знаешь, что я чувствую? Думаешь, это известие не причинило мне боли? Ты не дал мне возможности выразить мои чувства. Буквально сразу ты бросил мне в лицо, что любишь Жасент. Меня трогает смерть любого человека. Я была готова разделить твою боль, утешить тебя, потому что это действительно ужасная трагедия.
– Трагедия, конечно… – кивнул Пьер.
Правда была в другом, но он не позволял себе в этом признаться. Он чувствовал, что катится куда-то в пропасть, при этом хорошо осознавая, что только что повел себя несправедливо. Стыдясь своего поведения, Пьер приоткрыл входную дверь – он очутился лицом к лицу с мрачным и дождливым пейзажем. Ветер покачивал хрупкие березки, посаженные вдоль аллеи, по небу плыли тяжелые свинцовые тучи. И в этот момент мужество покинуло его.
– Давай останемся здесь еще ненадолго, – вздохнул мужчина. – Извини меня, я не понимаю, что говорю и что делаю.
Эльфин прижалась к нему, просунула руки под его куртку и склонила голову ему на плечо.
– И ты прости меня. Я не хочу тебе зла, Пьер. Я понимаю твое состояние, у тебя есть на то причины. Даже если ты еще любишь Жасент, мы с тобой тем не менее могли бы остаться друзьями, – прошептала она, втайне надеясь выиграть время, смягчить Пьера.
– Может, ты и права. Но все же мне тяжело в это поверить.
Пьеру было четыре с половиной года, когда его мать умерла от пневмонии. Отец так и не женился во второй раз. Он воспитывал своего единственного сына в строгости; мальчик от природы был очень смышленым, при этом мечтательным и чувствительным, что в глазах учителя младших классов являлось большим недостатком. Лишенный материнского внимания, ребенок всегда тянулся к обществу женщин, неосознанно пользуясь своим обаянием и неподражаемой улыбкой, чтобы привлечь к себе внимание всех девушек в округе. Его симпатия к молодому Лорику Клутье намного усилилась, после того как он познакомился с тремя его сестрами.
– Ты хочешь поужинать с нами, Пьер? – часто предлагала ему Альберта, ставшая для мальчика-сироты воплощением идеальной матери.
Окруженная роем своих ребятишек, мадам Клутье, повязав передник, старалась уследить за каждым из них, успевая при этом месить тесто для хлеба, взбивать яйца на омлет, печь тоненькие блины, поливая их кленовым сиропом; по всем уголкам дома разносилось радостное и возбужденное «Мама!» Пьеру очень нравилось, как она готовит. Он был счастлив сидеть за их семейным столом, оглушенный смехом и шутками Жасент, Сидони и малышки Эммы.
Прошли годы, и воспоминания о собственной матери у Пьера стерлись. Он пытался оживить их, подолгу рассматривая единственную фотографию мамы: пожелтевший снимок, сделанный в день свадьбы родителей.
– Ты – мамин портрет в мужском обличье, – часто повторял отец, вспоминая свою покойную супругу, очаровательную Бреанну.
Пьер не знал, стоит ли считать это комплиментом, учитывая печальный тон, каким Ксавье Дебьен обычно произносил эти слова. Разобраться ему помогла Альберта Клутье.