Меган повернулась и с топотом прошествовала к входной двери, настежь отворяя ее.
– Вы хотели знать, – продолжала она, выходя на парадное крыльцо, как я себя чувствую. Я чувствую себя великолепно! Я никогда не чувствовала себя так хорошо, за всю свою жизнь. И знаете почему. Потому что вы двое мне больше не нужны. Я думала, что дружба с вами – единственное, что выделяет меня из толпы. Но сейчас у меня есть Джо, мои мечты и, возможно, даже ребенок, растущий внутри меня. Вы можете забирать назад свою проклятую тень. Ищите какую-нибудь другую дуру, чтобы стояла в ней. Я буду жить своей собственной жизнью.
Клементина и Алекс молча застыли, уставившись на Меган, прислонившуюся к перилам крыльца.
– А сейчас я хочу, чтобы вы ушли из моего дома.
Клементина вышла первой, стремительно проскользнув мимо Меган к машине. Алекс шла гораздо медленнее. Дойдя до Меган, она остановилась:
– Не важно, что за мысли пришли тебе в голову, – сказала она, – Я всегда считала тебя своей ровней, своей лучшей подругой. Единственный человек, который когда-либо считал тебя менее достойной и значимой – только ты сама.
Она подошла к машине и села в нее. Меган видела, как Клементина уронила голову, и слезы потекли по ее щекам. Алекс крепко обняла подругу, потом они уехали.
Меган знала, что пожалеет о том, что сказала. Позже она будет плакать и возненавидит себя за свою жестокость, за то, что отказалась от двух людей, которых любила больше всех. Но сейчас она улыбалась. Высоко держа голову, Меган вернулась в дом. Потому что сейчас, раз в жизни, она вышла победительницей, оказалась сильной стороной. А это было чертовски приятно.
Глава 24
Неожиданный телефонный звонок в два часа ночи обычно не предвещает ничего хорошего. Резкое позванивание – все равно, что красный сигнал тревоги. Если, конечно, он не сливается с твоим сном, превращаясь в мелодичный звон колоколов в маленьком заброшенном городке. Клементине снился чудесный луг. Она и Джексон рвут полевые цветы. Ей хотелось навсегда остаться на том цветущем лугу, но безжалостный голос Джексона пробился в конце концов через все барьеры ее сознания.
– Проснись, Клем, телефон. Еще толком не проснувшись, Клементина села и подняла трубку. Ей казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди.
– Клементина Монтгомери? – произнес незнакомый женский голос. На линии были помехи, и Клементина с трудом разбирала слова.
– Да. Кто это?
– Кэрол Шорнбург.
– Боюсь, я не знаю никакой Кэрол.
– Я – подруга Вашего отца.
Клементина схватила руку Джексона, радуясь, что он здесь, рядом с ней, такой надежный и родной. За последние два месяца он приезжал очень часто, как бы стараясь заполнить пустоту, возникшую в ее жизни после ужасного эпизода, который произошел в доме Меган. В этот раз Джексон гостил уже два дня и Клементине казалось, что сумасшедшие часы безжалостно торопливо отсчитывают секунды, проведенные вместе. Когда он уезжал, когда ей оставалось только обнимать подушку, время останавливалось, застывало на месте.
– Да, – ответила Клементина, стараясь не предполагать самого ужасного. Это могло быть все, что угодно. Даже что-нибудь хорошее. Работа? Женитьба? – Что я могу для Вас сделать?
– Боюсь, у меня плохие новости, – сказала Кэрол.
Клементина еще крепче вцепилась в трубку, пока не занемели и не побелели суставы пальцев.
– Мне нелегко сообщать Вам это, но лучше сказать сразу, – продолжала Кэрол. – Дюк умер несколько часов назад. Обширный коронаротромбоз. Он… – Кэрол заплакала, не в состоянии справиться со слезами, останавливаясь только, чтобы глотнуть воздуха.
Клементина отняла трубку от уха и положила ее на колено. Уставившись в одну точку на стене – в левый нижний угол картины Джексона с изображением белого школьного здания в сельской местности, она не двигалась, не моргала, и, казалось, не дышала.
– В чем дело? – спросил Джексон, он расслышал рыдания в трубке, – скажи мне.
Медленно, спокойно, как сделала бы Британи, психопат-убийца, которую она играла в «Выйдя из-под контроля», Клементина повернула к нему голову и пожала плечами: – Умер мой отец.
Джексон мгновение пристально разглядывал ее – странную улыбку и остекленевшие глаза – потом взял из ее рук телефон. Дождавшись, пока женщина на другом конце провода успокоится, он расспросил о подробностях.
Клементина слышала, как он говорит, словно откуда-то издалека, в каком-то тоннеле, отделенном от нее. Ей надо было всего лишь потянуться и дотронуться до него, и она тоже очутилась бы там. Но, конечно, она не хотела этого. Она предпочла бы остаться здесь, в безопасности, сконцентрировав все внимание на углу картины, пока ее глаза не сомкнутся, и она не заснет.
Клементина услышала щелчок, разговор закончился, и почувствовала пальцы Джексона на своем плече.
– Клементина, мне так…
– Шиш, – прошептала она, по-прежнему уставившись в стену, но сейчас ей приходилось прилагать усилия, чтобы остаться отделенной от него, от телефонного звонка, от жизни, куда ее снова тянули. – Дюк умер… Дюк умер… Дюк умер… – Слова эхом отдавались в сознании, а перед глазами поплыло лицо Дюка – не то, которое она видела в последний раз, а знакомое лицо. Лицо из детства – счастливое и прекрасное.
Клементина думала, что уже не любят его или, по крайней мере, выбросила его из своей жизни. Но теперь он умер. Больше некого презирать и ненавидеть. И ненависть превращается в бессмысленное чувство, когда не на кого ее обращать.
– Сейчас я хочу заснуть, – сказала она, натянула до подбородка одеяло и отодвинулась на край, подальше от Джексона. По-прежнему шумел океан, тикали часы, где-то на улице пронеслась машина, а Дюк был мертв.
Джексон прижался всем телом к Клементине и обхватил руками ее живот.
– Я люблю тебя, – прошептал он.
Клементина вздрогнула, и, напрягая всю силу воли, успокоилась и заставила себя заснуть.
Утром Джексон проснулся один. Клементины в спальне не было. Он быстро спустился вниз и вышел во внутренний дворик. Клементина оказалась там. Она неподвижно сидела, закутанная в одеяло, с красными от слез глазами, невидящим взором, уставившись на океан.
– Я чувствую себя такой одинокой, – пожаловалась она. Джексон сел рядом и взял ее за руку. – Иметь отца, пусть даже плохого, означало, что я по-прежнему чья-то маленькая девочка. Все-таки был кто-то, гордившийся мной.
– У тебя есть мать, которая гордится тобой, – сказал Джексон, – и у тебя есть я.
– Я проснулась утром, и на какое-то мгновение подумала, что все прекрасно. А потом я вспомнила. – Она вздрогнула и потуже закуталась в одеяло. – Мне показалось, что в душе у меня огромная дыра, и целый фрагмент моей жизни вырван вон. Он был свободный духом, ленивый, праздный, но неотразимый. Не могу поверить, что никогда больше не увижу его.
– Я знаю, – сказал Джексон.
– Я должна была так много еще сказать ему. Я виновата, что все между нами кончилось так глупо. Я всегда думала, что когда-нибудь, когда мы оба станем старше и мудрее, мы снова будем вместе, мы простим и забудем обиды, прошлое. Я считала, что у меня полно времени.
– Мы все думаем, что у нас много времени на то, чтобы сказать самое главное. Поэтому мы откладываем примирения и прощения со дня на день, говоря, «Завтра я позвоню. Завтра я скажу, что мне очень жаль. Завтра я извинюсь».
Они долго молчали, наблюдая, как утреннее солнце играло с краем горизонта, окрашивая сиреневое небо легким оттенком желтого.
– Когда умер мой отец, – тихо сказал Джексон, – я подумал, что это моя вина. Он каждый вечер прежде, чем ложиться спать, просил меня зайти к нему в каморку и поцеловать его на ночь. А вечером, накануне того дня, когда его застрелили, я так заигрался с ребятами в футбол, что, ложась спать, совершенно забыл про него.