Первым пришел кок, низенький человек в коричневой робе; он громко поздоровался со своим приятелем в окошечке, а затем представился Эмилю. Кожа у него была желтоватая, нос перебитый и кривой. Это было первое, что бросалось в глаза, - это и обезьяньи искорки у него в глазах. Перебитый нос господствовал на его лице, а широкие ноздри придавали его хитрым глазкам сходство с обезьяньими; иногда они бывали озорными, иногда задумчивыми, как у понурой обезьяны в воскресный день в зоологическом саду.
- Ты здорово похож на одного парня, который плавал с нами в прошлом году, - сказал кок. - Его звали Пафф. Он получил стипендию в каком-то университете и бросил море. Ты здорово на него похож.
Эмиль был очень рад, что похож на кого-то, кто получил стипендию и поступил в колледж. Какая-то доля интеллектуальности этого незнакомца как бы перешла и на него. Один за другим собирались остальные члены экипажа, и все говорили Эмилю, как он похож на Паффа. Первый помощник был молодой человек, который, как игрок в бейсбол, заламывал кепку на затылок и казался веселым, энергичным, но вовсе не задирой. Второй помощник был старик с редкими усами и в поношенной форме; он вытащил из бумажника карточку своей дочери и показал ее Эмилю. На фотографии была изображена девочка в балетном костюме, стоявшая на крыше дома. Затем к Эмилю и коку подошел корабельный стюард, юноша с явными претензиями на элегантность, что рождается в крытых дерном лачугах Небраски, - элегантность отчаяния. Вся команда состояла из тридцати пяти человек. Последним явился смуглый мужчина со штангой.
В порт они поехали на такси. Эмиль сидел впереди с водителем и коком и пытался разглядеть Толидо. Он видел огни, здания, реку в некотором отдалении, а вблизи, вероятно, был морской пляж, так как по соседней полосе навстречу им двигалось множество машин с людьми в купальных костюмах. Эмиль досадовал, что пребывание в Толидо не стало для него реальностью, что лучшая его часть осталась в Партении. Они пересекли железнодорожные пути и очутились в предместье, тускло освещенном огнями заводов по крекингу газа; кое-где на улицах попадались пивные. Такси остановилось у ворот, и какой-то человек в форме, увидев кока, отправил их дальше; затем они ехали по совершенно пустынной местности, пока за поворотом дороги не очутились в ярком круге света и не услышали грохот портовых механизмов: там в ночную пору грузилась "Дженет Ранкл", не считаясь с тем, что на берегах озера Эри солнце зашло уже три часа тому назад, и воздух был полон мучительной фантасмагорией звуков, лязгом кранов, лебедок, рудопогрузчиков, автоподъемников, вспомогательных двигателей, хопперов и ревом пароходных гудков.
Пассажиры явились на борт в полночь. Первым был старик с женой или дочерью. Он сразу стал подниматься по длинному трапу, но его спутница, видимо, испугалась. В конце концов ей посоветовали снять туфли на высоких каблуках, и два матроса, шедшие один впереди, а другой сзади, помогли ей взойти на пароход. Следующими были мужчина с женой и тремя детьми. Один из ребят плакал. Последним появился молодой человек с гитарой. В четыре часа Эмиль приступил к своим обязанностям и вместе с остальными вахтенными матросами занялся мытьем палуб, окатывая их из шлангов. Он надел непромокаемый комбинезон Паффа. Капитан заказал буксир к пяти часам, но, так как буксир опоздал, он спустил двух матросов за борт в люльке и, верпуясь с помощью канатов и шпилей, вывел пароход в пролив. На рассвете пароходная труба задымила, и Эмиль помолился утренней звезде о благополучном плавании.
Утренняя вахта окатила из шлангов палубы и с мылом вымыла рубку и надстройку над верхней палубой. Работа была легкая, компания веселая, но еда оказалась ужасной. Такой отвратительной пищи Эмиль еще никогда не ел. На завтрак давали омлет из яичного порошка, на обед - жирное мясо с картофелем, а каждый вечер - неизменно сыр и холодные котлеты. Эмиль все время был голоден, так страшно голоден, что вскоре ощутил глубокий разлад со всем остальным миром. Тарелка с сыром и холодными котлетами, стоявшая перед ним из вечера в вечер, казалась ему как бы символом глупости и безразличия. Нужды и чаяния, свойственные его возрасту, не встречали понимания, а сыр и холодные котлеты усугубляли это обстоятельство. Как-то вечером он в раздражении ушел из камбуза на корму. Там к нему присоединился Саймон; Саймон был парень со спортивной штангой.
- Уж этот мне "Ранкл", - сказал Саймон. - На весь мир прославился своей отвратительной жратвой.
- Я голоден, - сказал Эмиль.
- В Неаполе я удеру с судна, - сказал Саймон. - У меня есть аккредитив на четыреста долларов. Сбежим вместе.
- Я голоден, - повторил Эмиль.
- В Неаполе есть американский ресторан, - сказал Саймон. - Ростбиф, картофельное пюре. Можно даже получить бутерброд с цыпленком. Сбежим вместе.
- Куда? - спросил Эмиль. - Куда мы сбежим?
- На Ладрос, - ответил Саймон. - Там будет конкурс красоты, и я хочу попытать счастья. По-моему, у тебя шансов не меньше, я уж знаю, у меня глаз верный. Сам-то я парень красивый. Это единственное, чем я могу взять, и, пока не поздно, надо на этом заработать. На ладросском конкурсе можно сорвать две-три тысячи долларов.
- Ты спятил, - сказал Эмиль.
- Оно конечно, я себе цену знаю, - сказал Саймон. - Очень даже хорошо знаю. Когда я иду мимо зеркала, то всегда смотрю в него и думаю: вот настоящий красавец. Сбежим вместе. Сходим в тот ресторан. Пирог с яблоками. Рубленые шницели.
- Я больше всего люблю пирог с черникой, а еще - лимонные меренги. Ну и абрикосы.
Азорские острова Эмиль увидел в мрачном свете поверх тарелки с сыром и холодными котлетами. Гибралтар был для него куском мяса. Когда они шли вдоль берегов Испании, он ел разваренные спагетти, а когда они наконец рано утром пришвартовалась в Неаполе, он почувствовал, что при полном равнодушии к честолюбивым планам Саймона у него нет другого выхода. Незадолго до полудня они покинули "Ранкл" и пошли в американский ресторан, где Эмиль съел две порции яичницы с ветчиной и огромный бутерброд и впервые с момента отплытия из Толидо почувствовал себя самим собой. Дневным пароходом они поехали на Ладрос. Море было неспокойно, и у Саймона началась морская болезнь. Организационный комитет конкурса заседал в кафе на главной piazza [площадь (итал.)], и хотя лицо у Саймона позеленело, он первым делом записался на конкурс и уплатил вступительный взнос. Они получили койки в общежитии поблизости от гавани, где жили еще двадцать пять или тридцать будущих соперников. Саймон усиленно занялся своей мускулатурой. Он мазался маслом и загорал, одетый, как и все остальные, в некое подобие набедренной повязки, вроде гульфика. Он взял напрокат лодку, и каждое утро тренировался в ней. А после сиесты работал со штангой. Эмиль в широких американских трусах греб вместе с Саймоном по утрам, а затем приятно проводил время, плавая среди скал.