Выбрать главу

— Джем! — воскликнул он. — Я хочу намазать гренок джемом. — Он вышел в кладовку и закрыл за собой дверь.

Проходя после завтрака через столовую, Каверли увидел, что Мэгги накрыла стол на двенадцать персон, и стал думать о том, кто бы это мог быть. На рождество за столом у Гоноры всегда собиралось много людей. Со Дня благодарения она начинала во всех публичных местах — в поездах, автобусах, залах ожидания — высматривать лица, отмеченные неизгладимой печатью одиночества, и приглашала этих людей к себе на рождественский обед. Интуиция и опыт делали ее проницательной, она умела безошибочно выбирать свою жертву; однако, зная, что стремление к одиночеству пронизывает жизнь всех людей, она не удивлялась, что ее приглашения чаще отвергались, чем принимались; эти незнакомцы, как она видела, когда они отворачивались от нее, скорей проведут рождество в пустой комнате, чем признаются ей или самим себе, что им недостает толпы друзей и родственников и уставленного яствами стола. Непомерная гордыня была ее противником, притом грозным противником, однако желание собирать вокруг своего стола побольше гостей, подобно любви к огню и равнодушию к деньгам, было у нее в крови, и однажды рождественским утром она отправилась на вокзал и залучила к себе бродяг, гревшихся в зале ожидания возле угольной печки.

После завтрака Каверли расчистил от снега дорожки. Громкий звон от ударов лопаты по каменным плитам обладал каким-то особым и непонятным очарованием, словно эта грубая музыка, эта простая работа вызывала дух Лиэндера, исполнявшего более веселую роль, чем та, что он был обречен играть в развалившемся старом доме на Ривер-стрит. Слепящий солнечный свет на снегу как бы разбегался кругами от границ поселка, напоминая вибрацию потревоженной водной глади, но даже в столь ранний час можно было заметить, что яркость света менялась, ведь это был свет одного из самых коротких дней в году.

В одиннадцать часов пришли Бретейны и Даммеры. Мэгги подала им херес и малиновый напиток с ромом. К этому времени глаза Мозеса вспыхнули таким злобным и озорным блеском, что гости не стали засиживаться. Вскоре после полудня Каверли, стоя у окна, заметил желтый автобус, который видел в тот вечер, когда вернулся. Водитель был тот же, пассажиры те же и та же надпись «Хатченсовский институт слепых». Автобус остановился перед домом, и Каверли сбежал по ступенькам крыльца, оставив нараспашку входную дверь.

— Уопшот? — спросил водитель.

— Да, — ответил Каверли.

— Это вот к вам гости на рождественский обед, — сказал водитель. — Они велели мне заехать в три часа.

— Может, и вы зайдете? — спросил Каверли.

— О, нет, нет, спасибо, — ответил водитель. — У меня больной желудок, и мне ничего не надо, кроме тарелки супа. Я что-нибудь поем в поселке. От индейки и тому подобного мне становится плохо. Но нужно помочь им подняться на крыльцо. Я вам пособлю.

Каверли открыл дверь в гостиную и сказал негритянке, которую раньше видел на лужайке:

— Счастливого вам рождества. Я Каверли Уопшот. Мы очень рады, что вы пришли.

— Счастливого рождества, счастливого рождества, — сказала она, а из транзисторного приемника, который был у нее в руках, неслись звуки «Adeste Fideles»[48] в исполнении большого хора.

— Здесь семь ступенек, — сказал Каверли, — и еще порог.

Женщина взяла его за руку с доверием, порожденным привычкой и беспомощностью, и подняла лицо вверх, к сияющему небу.

— Я чуть-чуть вижу свет, — сказала она, — совсем чуть-чуть. Сегодня, наверно, яркий день.

— Да, яркий, — сказал Каверли. — Пять, шесть, семь.

— Joyeux Noel[49], — сказал Мозес, сгибаясь в поклоне. — Можно снять с вас шаль?

— Нет, спасибо, нет, спасибо, — сказала женщина. — Я продрогла в автобусе и не сниму ее, пока не согреюсь.

Мозес ввел ее в гостиную, а в это время водитель помог подняться костлявому пророку, повторявшему:

— Помилуй нас, помилуй нас, боже милосерднейший, ниспошли нам мир.

— Молчите, молчите, Генри Сондерс, — сказала, негритянка. — Вы портите всем праздник. — Ее радио пело «Тихую ночь».

Всего гостей было восемь. На мужчинах были вязаные шапочки, которые, по-видимому, нетерпеливо и грубо натянул им на уши служитель, спешивший поскорей освободиться и вкусить удовольствие от своего собственного рождественского обеда. Когда Каверли и Бетси усадили всех в гостиной, Каверли оглядел слепых, стараясь понять мудрость выбора Гоноры, и подумал, что эти восемь лишенных зрения гостей, наверно, многое знали об истоках человеческой доброты. Ожидая невидимых незнакомцев, которые помогут им перейти дорогу, отличая на ощупь мягкосердечных людей от самодовольных, страдая от безразличия тех, кто так боится привлечь к себе внимание, что не решается помочь беспомощным, на каждом шагу рассчитывая на чью-то доброту, они, казалось, принесли с собой атмосферу столь мрачную, что с ней тщетно соперничало сияние этого дня. Удар был направлен по их зрению, но слепота их казалась не физическим недостатком, а своего рода повышенным внутренним прозрением, как будто первобытный человек был слепым, и слепота была в известной мере необходимым условием существования человека в древности, и эти незрячие гости принесли с собой в гостиную тайны ночи. Казалось, они говорили от имени тех, кто страдал, кто испытал вкус несчастья, столь же обманчивого, как наслаждение; от имени проигравших, людей конченых, неудачников, от имени тех, кому снится упущенное самолеты, поезда, пароходы, возможности; от имени тех, кто, пробудившись, видит пустую комнату, воду в пустом аквариуме, который выглядит грустно, как полоса воды, лежащая между пирсом и отчалившим кораблем; от имени всех тех, кто боится смерти. Так они сидели, спокойные, терпеливые, застенчивые, пока Мэгги не появилась в дверях со словами:

вернуться

48

«Приидите, верующие» (лат.)

вернуться

49

счастливого рождества (франц.)