Его картинки предназначались не для церквей и святилищ, а для домов крестьян и лодочников, считавших вполне естественным, что он изображает Бога, Христа, Мадонну и Святых в виде животных, и веривших, что вешают на стену ругательство, воплощенное в образах, которое им самим никогда бы не удалось выразить, несмотря на привычку с малых лет сквернословить, поминая Бога в самых неподходящих случаях.
В общем, им казалось, что так они бросают вызов лицемерам и богачам.
Они игнорировали закон о двух сторонах монеты. Это верно, что Парменио и другие певцы милосердия рисовали и высекали, как богохульники, это верно, но такое богохульство было допустимо и иногда даже необходимо; это была celestia: изящная и остроумная насмешка над смертью, дружеское подтрунивание. И какая разница, над кем больше — над животными или над Богом? Мадонну с головой козы имел Бог с головой козла, потому что козлы именно так и поступают. А Христос на кресте сжимал в зубах, подобных клыкам леопарда, голову центуриона, потому что так леопард защищается.
Парменио пристально всматривался в жизнь леса и при виде уползающей в нору змеи представлял себе сюжет будущего произведения. Прикосновение его ножа к дереву было похоже на ласку и не причиняло страдания. В памяти Дзелии навсегда остались таинственные цветы, птицы, которые, боясь обжечь лапки, не садились на речные камни, свежескошенные луга, — все это открыл ей Парменио. Они воровали лебедей из озер у вилл, павлинов из женских монастырей.
Расстаться со своими натурщиками ему было трудно, и животные заполняли весь дом; глядя на эту мешанину форм и красок, Парменио признавался:
— Это мои мысли.
Он пробуждал их естественные привычки, даже самые дикие и давно утраченные. Но в первую очередь учил их понимать речь, ибо был убежден, что с животными можно разговаривать; почти всегда ему сопутствовал успех, и он советовал Дзелии тоже учиться этому искусству и внимательно наблюдать за тем, как он пользуется голосом и жестами.
Он почти всегда побеждал в состязаниях сокольничих, которые устраивались на плотинах.
— На медведя! — начинал он.
И болотные соколы входили в пике.
— Поворачивай! — отзывался сокольничий с противоположного берега. И кулики-сороки сбивались в стаю.
— Вперед!
— Пошел!
Появлялась серебристая чайка, охотнее других подчинявшаяся приказам.
И, наконец, когда наступали сумерки:
— Н-о-о-о-чь!
— Н-о-о-о-чь!
Этому естественному языку Дзелия выучилась раньше, чем человеческим словам.
Однажды вечером Парменио пел дуэтом шуточные куплеты с дроздом, отказывавшимся спуститься с подвесной лампы. Следя за его движениями, она вдруг ощутила некую силу, которая развязывала ей узел под языком, освобождая от великолепного рабства, от мира, к которому она отныне не принадлежала.
Неожиданно с ее губ сорвалось первое слово:
— Бе-зу-мец!
Парменио это огорчило. Он не хотел, чтобы Дзелия научилась человеческому языку, настолько запутанному и враждебному — как он объяснял, — что он не выражает ни Бога, ни Био.
В январе 1910 года присланный из Рима Епископ совершил поездку от Виаданы почти до Дельты. Путешествуя то на автомобиле, то в экипаже, он не скрывал целей своей миссии. Наоборот, он старался как можно больше быть на виду и при этом походить на известных исторических персонажей, чтобы показать людям, на чью землю он приехал и до какой степени они были во власти примитивных языческих представлений и не понимали величия католической литургии.
Он бросил вызов опасностям разного рода. Он преклонял колена, чтобы помолиться на тех местах, где вешали священников. Он целовал реликвии в подвергшихся штурму церквах.
Через окошечко экипажа можно было видеть, как он сидит, опершись на руку гордой, привыкшей к митре, головой; глаза его не упускали ни одной мелочи. Менее чем за неделю он убедился в том, что отчеты, которые ему присылали, соответствовали действительности. Вдоль волока Кастеллаццо, в окружении гостеприимных зарослей тростника, заочно осужденные и сбежавшие из тюрем Севера беспрепятственно готовились к новым преступлениям; в окрестностях возникали тайные организации, и отряды конных полицейских безуспешно пытались имитировать австрийские репрессии. В Гвасталле возрождались древние Миссии. Мало-помалу в деревнях укреплялись профсоюзы и Лиги арендаторов, а из других районов валом валили неизвестные боевики, поджигали дома крупных землевладельцев и тем самым толкали народ на сопротивление властям.