— Не стоит, мисс, мы забираем их все.
— Миссис Уоллес, если позволите.
Пристав ухмыляется и идет дальше как ни в чем не бывало.
— Чарли, останови его! Он уносит мои платья!
Чарли снова обворожительно улыбается — эта его улыбочка позволяет ему выпутываться из многих щекотливых ситуаций.
— Любезный, разве так уж необходимо их забирать?
— Да, сэр, боюсь, что так.
Чарли огорчается до глубины души — Боже мой, разве он может кому-то не понравиться! Мне даже хочется поцеловать его в утешение.
— Мой дядя — очень славный малый, — виновато говорит Чарли.
— А я думала, ты говорил, что он старый скупой содомит.
— Ну и это тоже. Софи, как мой галстук?
Я начинаю его перевязывать. С моим знанием мужского туалета я могла бы сделать карьеру камердинера.
— О, Чарли, — я заправляю концы галстука ему под жилет, — мы же были так счастливы вместе, разве нет?
Он моргает.
— Ну да, конечно, ты роскошная женщина, Софи. Первоклассная.
Никогда еще он не подходил так близко к объяснению в любви — те нелепости, что он говорил в постели, я в расчет не беру. Его красивое лицо словно бы расплывается — это слезы затуманивают мой взгляд.
— Я буду скучать по тебе.
— Я тоже.
Я целую его — просто для того, чтобы увериться: он станет скучать по мне так сильно, как и должно. Чарли отвечает с обычным для него энтузиазмом.
— О Господи, Софи, они уже забрали кровать? — хрипло стонет он мне в ухо, задирая мои юбки.
Двое приставов со стульями в руках, проходя мимо нас, хмыкают. Один, уже спустившись, добавляет:
— Спальню почти всю вынесли, сэр, но кровать осталась.
Я отталкиваю руку Чарли.
— Они не могут забрать кровать, она моя!
— Разбирать ее будем часа два, мисс, но ее тоже нужно увезти, — отвечает пристав, с удовольствием разглядывая мои обнаженные щиколотки.
— Нет. Абсолютно исключено. Кровать с украшениями — моя, вот, у меня есть документы. — Я вырываюсь из объятий Чарли и иду вслед за приставами вниз. — Где мистер Бишоп? Мне нужно с ним поговорить.
Передняя загромождена мебелью, скульптурами, портьерами. Серебряный чайный сервиз и прекрасный китайский фарфор тоже здесь. Фарфор выбирала я, Чарли выбирал скульптуры, большинства которых представляют обнаженных женщин. В наших трех комнатах — столовая, гостиная и спальня на втором этаже — скопилось много вещей, а теперь мы теряем их все. Из деревни прибыл мистер Бишоп, чтобы проследить за вывозом мебели в уплату долга.
Я знаю мужчин — по крайней мере мне нравится так думать. Правда, если бы это было так, я бы не стала настолько доверять Чарли, я бы спросила его о содержимом его карманов, которые казались бездонными. Я должна была догадаться. Теперь я вижу, что виной всему глупость, точнее, два вида глупости: Чарли очень небрежно обращался с деньгами, а я — с собственным сердцем.
— Полагаю, вы миссис Уоллес?
Я поворачиваюсь и приседаю в реверансе:
— Сэр.
Мистер Бишоп, явившийся из-за одной из скульптур, возможно, чуть-чуть моложе меня, но, конечно, старше Чарли. У него тонкая кость, он худощав и носит очки в золотой оправе. Волосы у него заурядного каштанового цвета, глаза темно-серые, а костюм, кажется, чуточку великоват. Значит, вот он каков, доверенный слуга дядюшки-людоеда. Интересно, что из нашего разговора он слышал?
— Сэр, мне необходимое вами поговорить. Речь идет о моей кровати.
Эта коварная соблазнительница опровергает все мои ожидания. Я-то думал увидеть крашеную в рыжий проститутку не первой свежести, хотя нет, я вообще надеялся ее не увидеть, чтобы она уже переметнулась к новому покровителю и тем самым избавила меня от возможности неприятной встречи. На самом же деле миссис Уоллес оказалась изящной молодой особой — разумеется, однако, старше мистера Чарли Фордема. У нее ярко-алые губы (подозреваю, что не только благодаря матушке-природе) и копна темных кудрей, собранных алой лентой. В данный момент ее глаза подозрительно влажные — чувствую, она намеревается апеллировать к лучшим качествам моей натуры или же, если принять во внимание ее первое заявление, к моим низменным инстинктам.
— Мэм, если ваши дела здесь закончены, может, я поймаю для вас извозчика?
— Нет, спасибо, извозчиков я не ем, — улыбается она. — Простите, мистер Бишоп. Это была ужасная шутка. Кровать, сэр. Она моя. У меня есть документы, подтверждающие это. — Держа тонкий палец между сложенными листами, дна сует мне под нос кипу шуршащих бумаг, с которых свисают кроваво-красные печати. — Вот, здесь написано. В этом параграфе завещания говорится, что покойный лорд Рэддинг оставляет кровать мне.
Я читаю соответствующий абзац. Она продолжает придерживать пальцем листок, и это придает моменту странный оттенок интимности. Ну конечно же. Старый развратник лорд Рэддинг отписал кровать со всеми принадлежностями своей любовнице. А ведь она моложе его… ну по меньшей мере на полвека.
— Это очень красивая кровать, — предельно искренне говорит она, складывая завещание. — Хотите взглянуть?
Я уверен — почти уверен, — что под этим предложением она не имеет в виду ничего дурного; кроме того, мне необходимо поговорить с ней, чтобы удостовериться, что юный мистер Фордем не давал ей никаких наивных обещаний.
— С большим удовольствием, мэм, — отвечаю я.
— О, сэр, капитель! — восклицает она и взлетает — не подберу другого слова, так быстра она и легка, — по мраморной лестнице. Приставы в этот момент сносят вниз массивные напольные часы. Она ловко уворачивается от этой громадины и хватает мистера Фордема за руку. — Пойдем, надо показать мистеру Бишопу мою кровать и решить, что с ней делать.
Мистер Фордем плетется за ней. Я покашливаю, чтобы привлечь его внимание, и шепчу, тяжело вздыхая:
— Сэр, мне представляется, что будет лучше, если я поговорю с миссис Уоллес наедине. Лорд Шаддерли должен быть уверен, что в дальнейшем она не станет предъявлять вам каких-то претензий.
Он кивает и отпускает ее руку. В этот момент она видится мне брошенной и одинокой, но уже в следующее мгновение миссис Уоллес исчезает за углом, сопровождаемая шорохом муслина.
Я иду за ней.
Я не верю ей ни на йоту.
Другой мебели, кроме кровати, в комнате уже не осталось — голый пол украшают только несколько клочков пыли да маленькая деталь туалета, подозреваю, забытая подвязка. Кровать действительно впечатляет: старинная, огромная, столбики с прихотливой резьбой из листьев и цветов потемнели от времени, полог — из темно-красного шелка. Кровать, созданная для греха.
Миссис Уоллес поднимается по ступенькам, необходимым, чтобы забраться на эту махину, и устраивается на темно-красном покрывале, выставив на мое обозрение лодыжки.
— Мистер Бишоп, вы только взгляните, какая красивая роспись на балдахине! — Она указывает пальцем наверх и похлопывает по кровати ладонью, словно приглашая меня прилечь рядом.
Я делаю шаг вперед и заглядываю под балдахин, мельком обозреваю изображение толстомясых богов и богинь. Они скачут и так и эдак, и крошечные облачка едва-едва прикрывают их богатые телеса, а вокруг порхают довольные толстые купидончики.
— Очень мило. А когда вы намерены вывезти кровать, миссис Уоллес?
Она опирается на один локоть.
— Говорят, на ней спала сама королева Елизавета.
— Вам придется спать на ней где-нибудь в другом месте, мэм.
Она накручивает локон на палец.
— К сожалению, в данный момент я не могу себе позволить вывезти эту кровать.
— Я так полагаю, следующий покровитель это исправит?
— Именно так. — Она улыбается, не то чтобы как-то бесстыдно, скорее так, как будто это для нее только бизнес, и все. Я так думаю. Мне не нравится мысль о том, что эта женщина может только по легкомыслию броситься в объятия того, кто больше предложит: слишком уж она мила и свежа.
— Если бы вы были моей сестрой… — начинаю я.
— Если бы я была вашей сестрой, сэр, вы выдали бы меня замуж за ровню, нет, за кого-то ниже себя по положению, и тогда у меня за всю жизнь не было бы ничего своего, тем более — такой кровати. — Она поглаживает покрывало — на этот раз так, как будто ласкает любимую собаку.