Графиня Бирсфорд хмурится, глядя на гостей, разразившихся хохотом, и встает.
— Леди, — провозглашает она, — давайте оставим джентльменов наедине с их развлечениями.
Она ведет всех в гостиную. Уходя, Шарлотта шепчет что-то на ухо мужу, он кивает и, тихонько извинившись перед другими джентльменами, выходит в гостиную вместе с нами.
— Что я могу для вас сделать, миссис Уоллес?
— Сэр… — У меня срывается голос. — Простите, это все простуда, никак не оставит меня в покое. Вы не могли бы сегодня вечером отправить лакея меня проводить? Мне нужно пройтись.
— Зачем, мэм? Вы собираетесь вмешаться в дело чести двух джентльменов?
— Разумеется.
— Хорошо, мэм. Только учтите, что вам совершенно не подобает делать ему визиты.
— Не вижу причин. В конце концов, мы женаты, разве он не говорил вам?
— Говорил. — Он смотрит на меня, о чем-то размышляя. В этом человеке есть что-то от дикого зверя, и я едва удерживаюсь, чтобы не выложить ему всю правду. — Должен предупредить, что сегодня вечером, возможно, не вы одна явитесь с визитом к капитану Уоллесу.
— Сэр, вы тоже там будете?
— Нет, не я. Как секундант Бишопа, я должен с ним увидеться и посоветовать ему оставить капитана в покое. Несмотря на всю воинскую доблесть капитана, я ничуть не удивлюсь, если он втихомолку покинет город. Люди такого сорта бегут от неприятностей. Но я попрошу Бирсфорда отправить с вами лакея.
— Есть еще кое-что, сэр. Если вы согласитесь, то я смогу помочь Амелии получить настоящую роль на сцене. Я собираюсь взять под покровительство какой-нибудь театр, не тот, которым сейчас заведует мой отец, потому что у него нет лицензии на постановку спектаклей, только на пантомиму. А как патрон я буду влиять на выбор пьесы и актеров.
— Это очень великодушное предложение, мэм, но всему свое время. Амелия поступила необдуманно, и ей полезна будет остудить свой юношеский пыл в птичнике с курами. Это пойдет ей на пользу. — Он улыбается и откланивается.
Этим же вечером, позже, я покидаю престижный район города. Меня сопровождает лакей Бирсфорда. Мы пробираемся по кривым узким улочкам, куда из-за нависающих сверху домов вообще не попадает свет луны и звезд. Мы прокладываем наш путь осторожно, чтобы не угодить в сточную канаву — посередине каждой улицы стекает зловонный поток жидких помоев. Лакей вооружен большой дубинкой, и фигуры, которые то и дело выступают из теней, тут же исчезают, завидев его грозное оружие.
— Мэм, одной вам туда нельзя, — говорит лакей, когда мы доходим до «Черного пса». — Приказ его сиятельства.
— Будьте любезны, подождите меня. — Я протягиваю ему шестипенсовик, и он широко улыбается, предвкушая выпивку в этом заведении. Так как Шад наверняка тоже ему заплатил, то неизвестно, в каком состоянии он будет провожать меня обратно.
Я спрашиваю у мрачного громилы в баре, где найти капитана Уоллеса, и меня провожают наверх. Несомненно, капитан распорядился, чтобы любую хорошенькую женщину к нему пускали без вопросов, а может, он ждал, что я приду и стану умолять его сохранить моему любовнику жизнь. Я поднимаюсь по узкой скрипучей лестнице.
— Сюда, мэм, — говорит мальчик, который провожал меня, и протягивает руку ладошкой вверх. Я даю ему пенни, и он, грохоча пятками по ступенькам, убегает прочь.
Я стучу в дверь и слышу приветственное ворчание.
Руперт Уоллес восседает за столом с остатками ужина и бокалом вина в руке. Подозреваю, Шад был недалек от истины, предполагая, что капитан замыслил бегство: на полу у кровати стоит чемодан с открытой крышкой, наполовину полный.
— Ах, моя дорогая Софи, неужели ты пришла, чтобы снова познать радости брачного ложа? Какая прелесть.
Он встает, кланяется и подвигает мне стул.
— Ты всегда был оптимистом, Руперт. — Я сажусь и принимаю из его рук бокал вина. Как ни странно, вино недурное. Я не удивляюсь тому, что он держит в комнате второй бокал: наверняка продолжает жульничать в карты и все такое.
— Значит, ты здесь, чтобы спасти жизнь своему любовнику? Кто он, клерк?
— Ага, клерк, который расквасил тебе нос. Он к дуэли готов, тогда как ты, я вижу, собрался уезжать.
— Всего-навсего, переезжаю на другую квартиру, дорогая. При твоем содействии я смогу позволить себе жилье получше. Мне даже стыдно принимать тебя в такой убогой обстановке.
Я улыбаюсь и смотрю на него поверх бокала.
— А ты неплохо устроилась, Софи, а?
— Да, мне долгое время везло. А ты где пропадал, Руперт?
— Да так, за границей. Вышел в отставку, какое-то время жил в Дублине… Ты же знаешь, у меня семья в Ирландии.
Честно говоря, впервые слышу. О себе он рассказывал очень мало, и у меня нет никакого желания верить тому, что он говорит сейчас. Насколько я могу судить, он успел какое-то время пожить в Лондоне, отирался там вместе с другими прохиндеями и бродягами, шпионил за мной, собирал сведения, выбирал нужный момент.
Он целует мне руку.
— Я так скучал по тебе, Софи. Не буду говорить, что жил монахом, это неправда, но и ты… ну что тут говорить. Но ведь мы неплохо ладили когда-то, правда же?
— Хотелось бы верить. Но тогда я была очень молода. Теперь я другая.
— Что верно, то верно. Ты расцвела, стала уверенной в себе. Не девочка — женщина.
Красивые слова. Если бы он не таращился на мою грудь с таким неподдельным интересом, мое сердце, может быть, и дрогнуло бы, потому что когда-то я действительно беззаветно его любила.
— Я была такой наивной. А потом ты уехал, и все, что я от тебя получила, — это несколько писем.
Я достаю из сумки пачку писем, перевязанную розовой ленточкой.
— Но черт возьми, я все время тебе писал, Софи. Клянусь! — восклицает он. — В твоих глазах я, наверное, последний мерзавец!
Возникает долгая пауза. Разумеется, он последний мерзавец, и мы оба это знаем, как оба знаем и то, что он не написал мне и строчки. И кажется, он тоже это вспоминает, потому что с преувеличенной сосредоточенностью достает сигару, обкусывает ее и зажигает от свечи на столе.
В конце концов он выпускает ароматное облачко дыма.
— Чего ты хочешь от меня, Софи?
Его голос изменился, стал ниже. Это голос обольстителя. Он явно пытается сменить направление раз говора. Он бросает взгляд на пачку писем, что лежат на столе под моей рукой.
— В пятнадцать лет я была такой глупой, — говорю я.
— И такой хорошенькой.
— Я знала о мужчинах так мало. — Это не совсем правда, я все-таки росла в театре, и на моих глазах одна «мама» сменяла в квартире отца другую. — А в пансионе…
— Ах, этот пансион, — смеется Руперт. — Я помню истории, которые ты о нем рассказывала. Подумать только, что твой папаша выбрал для тебя такое низкопробное учебное заведение.
— Он думал, что там я сумею стать настоящей леди, но в моем образовании полным-полно пробелов, это факт. Но как бы там ни было, Руперт, — я подаюсь вперед и смотрю ему в глаза, — даже я, школьница, которая едва-едва разбиралась с глобусом, знала, что до Шотландии от Шрусбери за один день не доедешь и что жители Гретна-Грин не говорят по-валлийски.
Молчание. В камине потрескивает уголь. Пламя свечи вздрагивает, когда Руперт почти роняет на стол свой бокал. Но в последний момент удерживает его.
— Умница, малышка Софи, — изрекает он в конце концов и снова смотрит на пачку писем. — Но весь свет знает тебя под именем миссис Уоллес, ты неплохо обжилась с моей фамилией, не так ли? Так как насчет ссуды, дорогая?
Я качаю головой:
— Нет, не думаю, что это возможно. Видишь ли, когда я даю взаймы, я жду, что деньги мне все-таки вернут.
Он встает и подходит к камину.
— Тогда небольшой подарочек. Осмелюсь предположить, что этому несчастному клерку известно о богатом впечатлениями прошлом миссис Уоллес, но в обмен на некоторую сумму я готов сообщить ему, что наш брак недействителен. Сомневаюсь, что он поверит в это, если скажешь ему ты…
— О, Руперт! — Я произношу его имя тем же тоном, каким просила у Чарли клецок. — Звучит очень заманчиво. Но для этого мне не нужно твоего слова. Видишь ли, после того как ты отправился за границу, я познакомилась с неким мистером Брайтом, который с восторгом отзывался о моем выступлении на сцене. Представь мое удивление, когда я узнала в нем преподобного мистера Бакла, который когда-то освятил наш союз. Так что, — я поднимаю письма, — я убедила этого джентльмена изложить свое видение тех событий в письменной форме.