Яркое газовое освещение аллеи Пэлл-Мэлл сменилось тусклыми фонарями Ковент-Гарден. Как всегда в Лондоне в начале года, здесь было совсем безлюдно, но уличным мошенникам хватало клиентов, чтобы заработать себе на жизнь. Послышался шум потасовки, громкий крик и затем хриплый хохот, какого-то мужчину бесцеремонно вытолкнули прямо на ступени борделя. Качая головой, Эллиот сунул шиллинг рябой проститутке, что вопросительно на него смотрела, и, не обращая внимания на ее удивленное «спасибо», заторопился через рыночную площадь.
Его приводил в бешенство яркий контраст между домами джентльменов, частенько захаживавших в привилегированные клубы Сент-Джеймса, и лачугами, где ютились лондонские шлюхи, к которым после игры устремлялись те же самые джентльмены. За пределами Англии он видел и более бедных и больных людей, но здесь его дом, его страна, которой он служил почти шестнадцать лет. Так быть не должно. Неужели именно они победили в более чем двадцатилетней войне?
В дальнем углу площади он наблюдал одну из сцен, которые до сих пор вызывали у него душевную боль.
На пороге дома, завернувшись в солдатское одеяло, спал мужчина. Пустые штанины его брюк красноречиво хлопали на ветру, свисая с низенькой деревянной тележки, на которой тот расположился. К шрамам на загрубелых руках — наследию пороха и оружия — наверняка уже добавились кровавые мозоли из-за необходимости передвигаться на своей инвалидной тачке. От него несло мерзким духом улицы вперемешку с джином, но для Эллиота эта вонь была вонью предательства.
— Если Господь существует, он приглядывает за тобой, мой друг, — прошептал он.
Осторожно, чтобы не нарушать алкогольное забытье инвалида, он сунул в карман ветерана золотую монету и карточку с адресом и сообщением. Многие воспринимали благотворительность как страшное оскорбление, но с некоторыми… в общем, стоило попытаться. Эллиот никогда не оставлял таких попыток.
Чувствуя усталость, он направил свои стопы в Блумсбери, где снимал дом. «Задворки общества, полные городских белоручек» — так назвал это место Каннингем. Он не понимал, почему Эллиот не желает поселиться в Мэйфере или хотя бы арендовать комнаты на Абемарль-стрит. А ему просто претило общаться со светским обществом, так же как заводить семью, хотя о последнем ему не раз напоминала его сестра Элизабет. «Напоминала настойчиво и регулярно», — с улыбкой подумал Эллиот, проходя по Друри-Лейн.
Они с Элизабет удивительно похожи, несмотря на разницу почти в двенадцать лет. Когда он ушел в армию, она была еще совсем ребенком. Пока она росла, он знал ее в основном по письмам. Когда начал сдавать отец, а война удерживала его за границей, Лиззи взяла на себя львиную долю обязанностей по управлению поместьем и ухаживала за быстро угасающим родителем. Хорошо зная, как много значит для него карьера, она умалчивала об истинном состоянии дел, пока отец не оказался при смерти. Эллиота тронула ее преданность, хотя он и чувствовал себя виноватым, вернувшись домой, несмотря на то что Лиззи никогда его не винила.
— Я просто исполняла свои обязанности, как и ты свои. Теперь ты дома и поместье принадлежит тебе. Папа предусмотрительно оставил мне неплохое содержание, и я намерена наслаждаться жизнью, — сказала она ему тогда.
И именно так и поступила. Неприлично быстро, всего через три месяца, вышла замуж за угрюмого шотландца Александра Мюррея. Как она сообщила изумленному брату, они давно питали друг к другу нежные чувства, но Алекс соглашался подождать со свадьбой из-за болезни отца, а теперь она не видит причин ждать, поскольку папе ее помощь уже не понадобится. Лиззи выбралась из траурных платьев, как бабочка из куколки, и превратилась в элегантную даму с острым умом и отточенным язычком. Ее званые ужины быстро завоевали огромную популярность, а муж в ней просто души не чаял. Супружество, как регулярно она сообщала своему брату, это наисчастливейшее время жизни. Он тоже должен его испробовать.
На площади Рассел-сквер было тихо и пустынно. Эллиот запер входную дверь и устало поднялся к себе в спальню. Стянул шейный платок, разделся и по установившейся военной привычке аккуратно сложил одежду. Потом зевнул и блаженно растянулся на прохладных простынях. Еще одна привычка военных дней — всегда оставлять в комнате горячую грелку или зажженный камин.
Он не имел ни малейшего желания связывать себя узами брака. Не то чтобы сторонился женщин. Напротив, они ему очень нравились, а он очень нравился им. Но не слишком много и не слишком долго. В придворной Европе верность стране ставилась на первое место. Оправданный военной неопределенностью дух интриг и приключений отодвигал супружескую верность на второе место, отдавая предпочтение разнообразию.