Сердце Синтии мучительно забилось. Во рту пересохло.
Один поцелуй. Один поцелуй поможет ей обеспечить свое будущее… или навсегда уничтожит ее репутацию, если этот мужчина не способен хранить молчание. Она подумала о своем тощем кошельке наверху, о сварливой старухе в инвалидной коляске в Нортумберленде и о собственной гордости, не желавшей смириться с участью компаньонки и отказаться от мысли о блестящем браке.
Но ведь только вчера она пообещала себе, что будет вести себя достойно. Не будет устраивать проказ, даже если представится блестящая возможность. Будет очень осторожна, чтобы не поощрять мужчин стреляться из-за нее. Она пообещала себе, что больше не станет играть с судьбой независимо от своих прежних успехов. Потому что у нее почти ничего не осталось, чтобы сделать ставку. И в буквальном, и в переносном смысле.
Но разве ее вина, что игра постоянно находит ее?
«Не делай этого», — твердил ей внутренний голос.
Синтия заглушила его, утвердительно кивнув.
— В алькове, — негромко произнес Майлс, но это прозвучало как приказ.
Повернувшись, он направился к выходу, и его уход был таким бесшумным, что ни одна голова не повернулась в его сторону. Леди Уиндермир продолжала болтать, а лорд Милторп отвернулся к окну, словно предпочел бы находиться снаружи. Вайолет же смеялась над чем-то, что сказал Джонатан, не подозревая о том, что ее брат собирается поцеловать гостью.
Когда Синтия выскользнула из комнаты, последовав за Майлсом, ее сердце колотилось со свирепостью дятла, долбящего ствол дерева.
Но где же он? Его нигде не было.
Тут она услышала, как кто-то кашлянул в алькове, представлявшем собой полукруглую нишу, предназначенную для статуи, которую, возможно, убрали для чистки — или что там богатые люди делают со своими скульптурами. Майлс же стоял внутри, сам похожий на статую.
Со странным ощущением, будто она смотрит на себя со стороны, Синтия приблизилась к нему.
И остановилась.
Он нависал над ней как надвигающаяся гроза — темноглазый, темноволосый, в темной одежде. И Синтию вдруг охватило смятение — как полевую мышку, обнаружившую, что тень ястреба заслонила солнечный свет.
Майлс не стал медлить. Его большая рука легла ей на талию, он привлек ее к себе.
И Синтия, собравшись с духом, подняла лицо навстречу его губам.
Майлс чуть не рассмеялся.
Черт возьми, что он делает? Он не узнавал себя в этих своих… ухищрениях. Что он надеялся доказать или выиграть, целуя женщину, не желавшую целоваться с ним? Ведь было много других, которые этого желали.
Но Синтия Брайтли готова использовать свои поцелуи как звонкую монету, так что дать обратный ход сейчас было бы бесчестно. Так, во всяком случае, он сказал себе. Поэтому лучше покончить с этим побыстрее.
Он наклонился — словно нырнув в холодную воду. И коснулся губами ее губ.
О Боже! Они были такими… мягкими. Впрочем, едва ли это слово передавало то, что он чувствовал.
Майлс закрыл глаза, пронзенный острым желанием. Его руки крепче обхватили ее талию, а губы заскользили по ее немыслимо сладким губам.
Майлс ощущал ее теплое дыхание, и он не мог оторваться от нее, словно поцелуй создал какое-то притяжение и он оказался в его власти.
Осознание пришло внезапно. Майлс вспомнил об отцовских часах. Облегчение, которое он испытал, разгадав их тайну, дорого ему обошлось. Но все же он хотел разобрать Синтию на части и выяснить, есть ли у нее внутри женское сердце. Если он поймет ее, если разгадает загадку, которую она собой представляла, то наверняка успокоится.
И он знал, как поцелуи действуют на женщин.
«Я не хочу целоваться с вами, мистер Редмонд».
Она забудет об этих своих словах, когда он закончит с ней.
Его губы были как туман, как перышко, как шепот в ночи. Они едва касались ее губ, показывая ей, какое море ощущений таится в одном лишь соприкосновении губ, и намекая на целую вселенную ощущений, скрытую в ее теле. Синтия невольно вздохнула, и ее губы приоткрылись. А голубые глаза затуманись и исчезли за опустившимися веками.
Майлс же упивался поцелуем, думая о ее податливой плоти, о мускусной влаге меж ее ногами, о шелковистой тяжести ее груди и округлости бедер. Его руки жаждали ласкать ее, а его естество болезненно напряглось. Казалось, он сходил с ума.