К концу дня, когда от Роны, которая могла хотя бы сообщить, что получила ее рукопись, звонка так и не последовало, Джорджина всерьез разволновалась. А что, если Рона после разговора с Ирвингом глубоко оскорбилась и бросила ее рукопись в мусорную корзинку? Она знала по опыту работы в журнале, как сетуют редакторы, что литературные агенты донимают их своей навязчивостью и требованиями. Может, так случилось и в „Уинслоу-Хаус"? А что, если рукопись потеряли на почте или доставили не по тому адресу? Что, если?.. А что, если?.. Она не могла больше вынести неопределенности.
Решившись, она потянулась к телефону.
– Мисс Рону Фридман, пожалуйста.
– Я слушаю.
– Рона... это Джорджина. Джорджина Холмс, – добавила она, надеясь, что Рона вспомнит минувшие дни.
– Джорджи! Ну и ну! Просто великолепно!
Как ты? Я так рада, что ты позвонила. Я получила твою рукопись и собиралась звонить тебе. Честное слово, но... дело в том... словом, я жду... – Рона запнулась, будто от смущения, и не смогла закончить фразу.
– Мне нужно было позвонить тебе прежде, чем высылать рукопись.
– Да нет... нет же, послушай, никаких проблем.
– Мне просто хотелось узнать, успела ли ты просмотреть ее.
– Конечно, я просмотрела ее. То есть прочитала. Всю. Я рада, что ты вспомнила обо мне.
Не по себе, как у дантиста, подумала Джорджина. Почему Рона говорит так скованно, словно ее подслушивают.
– Ну и как? Что ты об этом думаешь? – наконец спросила Джорджина, ненавидя себя за то, что ей приходится задавать такие вопросы.
– Послушай, Джорджи, – полушепотом сказала Рона. – Ей-Богу, я сейчас не могу обсуждать это с тобой. Поскольку тут замешан Ирвинг, все ушло у меня из рук.
У Джорджины упало сердце.
– Ох, – вздохнула она. – Это не я придумала, Рона. Мой муж – приятель Ирвинга и твоего босса. Я могу попросить Ирвинга держаться в стороне, если он тебе мешает.
– Брось, Джорджи, не надо, – с притворным ужасом сказала Рона. – Ты и так повысила мой рейтинг в конторе. Шеф не подозревал о моем существовании, пока ты не прислала рукопись лично мне. Кроме того, насколько мне известно, речь идет о гонораре порядка ста тысяч. Я полагала, что кто-то тебе уже звонил. Неужели с тобой никто не связался?
Что же там происходит такое, о чем Рона знает?
– А кто мне должен был позвонить? – ничего не понимая, спросила удивленная Джорджина.
– Ну, хотя бы Ирвинг. Он же твой агент.
– Разве он разговаривал не с тобой?
– Ну, я всего лишь мелкая сошка, Джорджи. Я получаю почту и читаю ее до рези в глазах. Я предлагаю начальную цену, но при таких договорах разговор идет напрямую с шефом.
Джорджина изумилась.
– Прости, Рона, надеюсь, ты не сердишься на меня?
– Что за чушь, Джорджина, конечно же, нет. Все отлично.
– Нет, не отлично! – невольно крикнула Джорджина. У дверей раздался звонок, потом послышался голос Сельмы. Подняв глаза, Джорджина увидела на пороге горничную. – Рона, когда все образуется, я хотела бы пригласить тебя на ленч. Пообещай, что придешь.
– Конечно, Джорджи, с удовольствием. Мы давно не виделись.
Джорджина, крайне неудовлетворенная, положила трубку и посмотрела на горничную.
– В чем дело, Сельма? – со вздохом спросила она.
– Там пришли какие-то люди из газеты, миссис Дайсон, – ответила Сельма. – Репортер и фотографы. Они спрашивают, где им расположиться.
Джорджина растерялась.
– Какие люди? Я никого не жду. Сельма указала на дверь.
– Ну, с камерами и прочим.
Джорджина поднялась из глубокого кресла, стоявшего у стола Таннера, и, раздраженная, направилась в холл. За аркой, в дальнем конце холла, она увидела трех мужчин в синих джинсах. Они устанавливали штатив для камеры на светлом ковре. Из окна, выходящего на террасу, выглядывала женщина с диктофоном.
– Сельма, кто эти люди? – разволновалась Джорджина. – Почему вы впустили их?
Сельма растерялась.
– Они сказали, что мистер Дайсон прислал их сделать снимки для журнала.
С трудом сдерживая раздражение, Джорджина попросила Сельму угостить их охлажденным чаем и передать им, чтобы они подождали. Закрыв за собой дверь библиотеки, она кинулась к телефону и связалась с секретаршей Таннера. Та сказала, что попытается разыскать шефа. Он где-то в редакции „Курьера", но где именно, никто не знает.
Он наконец подошел к телефону, взволнованный и недовольный.
– Таннер, дорогой, – сказала Джорджина, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Тут какие-то люди из „Курьера", фотографы и репортер. Они говорят, что это ты их прислал. Что происходит?
– Дорогая, я был ужасно занят и забыл сказать Надин, чтобы она предупредила тебя. Полагаю, что хороший материал в воскресном выпуске позволит выгоднее продать твою книгу. Мортон намекнул, что речь идет о шестизначной цифре.
– И у тебя тут же нашлось свободное место в воскресном номере? – съязвила она.
– Ну, мы кое-что передвинули, – весело отозвался он. – Я подумал, что такую возможность нельзя упускать.
– Понимаю.
– Они хотят сфотографировать тебя на кухне, дорогая, – сказал он. – Надеюсь, у тебя есть под рукой что-нибудь для выразительных снимков.
Изумленной Джорджине казалось, что ее подхватила и куда-то влечет неведомая сила. Сначала Рона, теперь вот это. Такого она уже не может вынести.
– Да, – механически, как робот, ответила она. – У меня здесь есть кое-что для выразительных снимков. У меня есть лимонный мусс, много пирожных, кофейный торт и паштет из гусиной печенки. Это сойдет, Таннер?
– Великолепно, дорогая. Я должен бежать. Позвоню попозже, и ты расскажешь, как все прошло.
Джорджина застыла на месте, держа в руке телефонную трубку. Почему она ничего не сказала? Почему даже не возразила? Она вообще не готова к тому, чтобы ее фотографировали. Волосы в беспорядке, в доме нет живых цветов, поскольку она не успела послать Гровера на рынок.
Конечно, Таннер старается ей помочь, пуская в ход влияние и связи, чтобы содействовать ее успеху. Почему она ничего не сказала ему об этом? Почему не убедила его, чтобы он не подвергал ее таким испытаниям?
На самом деле она понимала почему. Она поступала так потому, что в душе продолжала чувствовать себя все той же толстушкой, почти без друзей и с весьма неопределенным будущим. Она до сих пор считала, что не заслужила права называться миссис Таннер Дайсон. Но раз уж такое случилось, она должна испытывать только благодарность.
Из гостиной она слышала, как люди из „Курьера" спрашивали у Сельмы, где электрические розетки и какое напряжение на террасе.
Она окинула взглядом кухню. Сельма и Гровер уже успели убрать следы ее стряпни, горшки и кастрюли. Все, как всегда, сияло такой безукоризненной чистотой, словно она не трудилась здесь с самого рассвета. Позже Гровер погрузит в фургон все, что она приготовила, и отвезет на кухню в отделение для больных СПИДом.
Причесавшись и подкрасившись, она посмотрела на себя в стеклянную дверцу шкафчика. Пора идти фотографироваться и делать все то, чего хочет от нее Таннер. Она должна доставлять ему удовольствие. Завтра она зажарит и поставит в холодильник индейку. Нет, она сделает настоящий обед ко Дню благодарения. Его можно хранить в морозильнике хоть два месяца. Затем она испечет сладкое: ореховые пирожные, тыквенный пирог, вишневый, черничный. Она думала о пирогах, направляясь в гостиную, и широко улыбнулась ждавшим ее репортерам.
27
Бэби сидела на заднем сиденье такси. Направляясь в центр, она перечитывала свой материал, желая убедиться, что он напечатан в газете без поправок и изменений. Джо разверстал его на всю первую полосу. Фотоотдел раздобыл откуда-то выразительный снимок грудастой Моники Шампань. Наверно, из лос-анджелесской „службы сопровождения". Джо знал, что не снимки домов, снесенных ураганом „Эндрю" во Флориде, а такая врезка на первой полосе позволит продать почти весь тираж.
Внизу страницы были два небольших снимка – Абнера Хуна и Ирвинга Форбраца в смокинге. Под одним из них было написано: „Выдающийся юрист Ирвинг Форбрац представляет интересы жертвы похищения". Под другим: „Замешан хроникер из Лондона. См. стр. 4".