— Привет, — поздоровался Истомин.
Мозгов хмуро кивнул в ответ. Повисла пауза.
— Домой на каникулы? — спросил Истомин, разглядывая бесконечно уставшего Мозгова
— Да, — сипло ответил Мозг. — Эти «беседы» доконали.
— Заключение уже есть?
— Пока нет. Обещали после каникул.
Истомин хотел поддержать Мозгова, сказав, что в своё время ему тоже пришлось понервничать, ожидая заключения Комиссии, но передумал. Невозможной удачей казался тот факт, что его история до сих пор не появилась ни в газетах, ни на телевидении. Даже Правдоруб о ней не написал.
— Ты здесь останешься? — спросил Мозгов после паузы.
— Нет, я уезжаю завтра утром.
— Ну… тогда пока.
— До свидания. С наступающим.
Мозгов коротко кивнул и побрёл дальше. Истомин вошёл в подъезд и проверил почтовый ящик, откуда выпала кипа поздравительных открыток. Если студенты с лёгкостью могут узнать адрес преподавателя, то нет ничего странного в осведомлённости Правдоруба.
Истомин быстро собрал разлетевшиеся пёстрые открытки и запихнул их в сумку, оглядевшись по сторонам. Очень не хотелось, чтобы поползли хоть какие-то толки, а в сложившихся обстоятельствах любая мелочь могла поднять волну.
Тёплое и пасмурное утро следующего дня заволокло улицы густым сизым туманом. Выпавший накануне снег таял, оставляя на дорожках грязные лужи. Истомин вышел рано. Он специально выбрал утренний поезд, чтобы иметь как можно меньше шансов столкнуться с кем-то перед отъездом. Туман, покрывший квартал так, что в нём терялась даже вытянутая рука, оказался очень кстати.
До вокзала Истомин добрался удачно, а вот на платформе заметил знакомые силуэты. Пришлось скрыться за колонной, чтобы студенты его не заметили. Совсем не хотелось принимать лицемерно-радостные поздравления и отвечать такими же приклеенными улыбками.
Сев в поезд, он всё ещё нервничал, но никого из знакомых в вагоне не наблюдалось, так что можно было расслабиться. Народу набралось довольно много, как обычно перед праздниками. Истомин специально выбрал место в конце вагона у окна, чтобы никого не было напротив. Мужчина, занявший соседнее кресло, уснул, как только поезд тронулся.
Выбирая место, Истомин думал не только о нежелательных встречах, но также о том, чем собирался заняться в дороге. Не хотелось, чтобы люди, пусть даже незнакомые, видели, как он читает жёлтую прессу и просматривает ролики в Сети. Чтобы быть в курсе распространяемых слухов и истерии по поводу скандалов в одной из лучших школ станы, Истомин завёл специальный аккаунт и подписался на всю периодику и на несколько видеоканалов.
Одна из полученных по подписке статей обвиняла Мозгова в систематическом пьянстве и в красках описывала его мрачные перспективы после «неминуемого увольнения». Истомин поморщился. Даже проводившим расследование Инспекторам было ясно, что кто-то просто подмешал какую-то гадость в кофе Мозгова. И тому были свидетели. Многие видели совершенно адекватного Мозга за час до происшествия, а Грибницкий, как выяснилось, разговаривал с ним за десять минут до занятия, на котором и случился сдвиг.
Так что Мозгову, скорее всего, грозил только выговор, а возможно, и совсем ничего. По совести, именно он был пострадавшей стороной, однако эпизоды, которые расследуются Инспекцией, нельзя списать на случайность, а перевести обвиняемого в разряд пострадавших — это уже слишком.
В других газетах тоже ничего нового не предлагалось. Внимание Истомина привлекла лишь одна статья, где фигурировало интервью со студентами, проиллюстрированное их фотографиями. С одной из картинок на читателей смотрело красивое лицо с правильными чертами и приятной, хотя совершенно механической улыбкой. Из статьи Истомин узнал, что этого парня звали Викентом Левиафаном, он снялся в нескольких сериалах и подрабатывал моделью. Именно его Истомин видел рядом с Агнессой, когда Мозгова увозили медики.
Левиафан в интервью рассказывал гадости о Тяпкиной-младшей. В ход пошло всё — от вульгарных нарядов до слухов о её романах не только с педагогами, но даже со студентами. Истомина, который и сам её недолюбливал, затошнило. Журналисты пообщались и с Самсоном Бурливиным, художником с одиннадцатой ступени, который тоже отзывался о Тяпкиной весьма нелестно и как бы удивлённо рассуждал о преподавательских нравах Гимназии.
Истомин припомнил статью и видео самого Бурливина, где тот был запечатлён с девочкой-куколкой Моникой, и ему стало ещё противнее.
Вспомнив случайно подслушанные разговоры девочек в общежитии, Истомин закрыл планшет. Те, кто сам недавно был мишенью насмешек и сальных шуток, теперь топили оказавшихся на их месте. Бурливин наверняка понимал, насколько неприятно такое внимание, но из кожи лез, чтобы смешать с грязью Тяпкину-младшую.
Лариса Тяпкина Истомину не нравилась. Она не отличалась ни сообразительностью, ни даже элементарной вежливостью. Казалось, все её действия направлены на то, чтобы как можно больше насолить матери, чересчур закрутившей гайки. Но таких потоков грязи она не заслуживала.
Тем временем за окном в пасмурном зимнем тумане появились трубы завода «ПаРус». Серые стены, из-за которых виднелись крыши корпусов, удивительно гармонировали с сырой хмурой оттепелью. Вслед за заводом замелькал РП-8. Разноцветные невысокие дома казались грязноватыми, голые ветви деревьев усиливали гнетущее впечатление.
Поезд мягко остановился у вокзала. Выйдя из вагона, Истомин сразу увидел фигуру матери, которая отпросилась с работы, чтобы его встретить. Всю дорогу до дома Истомин успокаивал Марию Степановну, обещая, что Гимназию не закроют, и что он и дальше будет помогать оплачивать обучение Вики.
Эстакад с магнитными покрытиями в РП-8 не было, и машины катились по старинке — на резиновых шинах. Истомин уже привык к быстрому метро и омнибусам, летящим по эстакадам с огромной скоростью, так что езда в старомодном такси с остановками на светофорах казалась очень медленной.
— Мне ведь ещё нужно вернуться в школу, — вдруг сказала Мария Степановна. — Но это ненадолго. У нас сегодня гость, из спонсоров, так что всем нужно быть на приёме. Поэтому завезём тебя домой, и я поеду на работу.
— Может, я составлю тебе компанию?
— Ты уверен… — Мария Степановна замялась. — Уверен, что тебе стоит туда идти?
Это была та самая школа, в которой Истомин учился, потом преподавал, а затем чуть не был с позором уволен.
В конце концов, это своеобразный вызов. Стоило посетить это памятное место, чтобы раз и навсегда с ним потом расстаться.
Торжественный приём спонсора решили провести на улице, для чего в небольшом внутреннем дворике установили низкую сцену, безвкусно украшенную разноцветными воздушными шариками. Спонсор собирался с помпой передать школе два новеньких омнибуса, чтобы дети из отдалённых маленьких посёлков, где не было школ, могли с удобством добираться на занятия.
Слух выхватил знакомую фамилию, произнесённую родителями школьников. Из разговора Истомин узнал, что меценатом, заботящимся о детях, оказался Глеб Ильич Русаков. Первым желанием было как можно быстрее убраться подальше от школы, но, вспомнив об обещании дождаться маму, о своём намерении примириться с этим местом и о вещах в учительской, Истомин остался.
Время от времени попадались знакомые лица, по большей части бывшие коллеги, которые останавливались и спрашивали, как ему работается на новом месте. Узнавали его и некоторые ученики, они радостно подбегали, здоровались и заговаривали по-дружески.
Откуда-то появилась Вика. Дочка, которую она вела за руку, увидев Истомина, вырвалась, радостно взвизгнула и бросилась ему на шею.
— Уже приехал? Мне мама сказала. — Вика чмокнула брата в щёку, оставив липкий след от помады.
— Да, прямо с поезда сюда. — Истомин, пытаясь оттереть «чмок», только размазал его по щеке. Как обычно, его кольнула мысль, что Вика в своём коротеньком пальто, слишком узком для её фигуры, и в ботфортах выглядела вульгарно. Они не виделись полгода, за это время воспоминания о любви сестры к пышным причёскам, вычурной бижутерии и чересчур яркой косметике стёрлись, и теперь её «боевой раскрас» почти заставлял Истомина отворачиваться.