— Зачем? — Журналист удивлённо хлопал глазами.
— На всякий случай. Вот, пригодилось.
— Ты говоришь — Агнессу Русакову все ненавидят. Все — это все твои товарищи или вообще все?
— Вообще все, насколько я знаю. Почти все студенты.
— Завидуют?
— Наверное, — снова пожала плечами Валя.
— А ты?
— Я… не знаю. — Валя улыбнулась, глядя на свои руки.
— Хорошо. А есть кто-то, кого ты, именно ты ненавидишь?
Валя молчала, улыбка сползла с её лица, и проявилась жёсткость.
— Еву Долгих. Астру МакГрайв. Тоню с её фанатами.
— Это вы подтолкнули её к суициду? — быстро спросил интервьюер.
— Ну да. Так, хотелось попробовать. — Валя криво улыбнулась. — Самое трудное было потом мессенджер в её телефоне удалить, чтобы следов не осталось. А ещё я терпеть не могу Соню Рябинину.
— А её-то за что? — удивлённо спросил журналист, впервые с начала разговора проявив настоящие эмоции. — Это же твоя сподвижница.
— А ей ничего не будет. — Валя снова криво улыбнулась. — Она поплачет, поноет. Она всегда ноет, у неё постоянно глаза на мокром месте. В общем, разжалобит всех, как она обычно делает. Такая бедняжка. Её пожалеют и отпустят. А мы будем отдуваться.
— Хорошо, а остальные? Те, кого ты ещё ненавидишь?
— Ева — полная бездарность, — резко сказала Валя. — Это все знают. Не все говорят, но все знают. Я точно знаю, потому что читаю научные журналы о живописи, даже сама пишу статьи. Я знаю, какие критерии есть в искусстве и как отличить талант от гения или от бездарности. Ева — просто надутая пустышка, вот и всё.
— А другие? — у журналиста начала медленно отвисать челюсть.
— Астра — просто королева снобов. Ей, как и её чванливой мамаше, видите ли, дорого платить за еду для стипендиатов. Они ненастоящие, лживые, и у них всё прекрасно. Они этого не заслуживают, потому что ровным счётом ничего не сделали для того, чтобы чего-то достичь. Им всё просто так досталось, как, кстати, и Русаковой. Они не заслуживают быть в «Скандерии».
— Хорошо, — выдохнул журналист, потирая бровь. — Но как вы решились на атаку? Вы ведь понимали, что могут погибнуть люди? И они погибли, и жертв было бы намного больше, если бы не отец ненавидимой тобой Евы Долгих.
— А что он такого сделал, я не поняла? — Валя чуть сдвинула брови.
— О, это занятная история. Для наших зрителей. — Журналист снова повернулся к камере. — Андрон Долгих, прокурор, отец студентки Евы Долгих, о которой только что шла речь. Так вот, его сначала ругали за то, что он затягивал расследование и не задержал известных ему участников организации, но потом оказалось, что именно он направил к Гимназии экстренные службы, причём ещё до поступления каких-либо сигналов. Именно раннее прибытие спасателей и помогло избежать большего количества жертв. — Журналист снова развернулся к Вале. — Так как вы решились на атаку, зная, что ваши однокурсники и те, кто ни в чём не виноват, кого вы даже не ненавидите, могут погибнуть?
— Мы не хотели, чтобы кто-то погиб. — Валя снова смотрела вниз. — Это была просто смесь успокаивающих и веселящих газов. Мы просто хотели пошутить, а потом выложить видео. Я не знаю, почему всё так случилось.
Журналист остолбенел и несколько секунд молчал, выпучив глаза. Потом взял себя в руки, поправил очки и задал следующий вопрос:
— Хорошо. Что ещё всех волнует — это то, как твои же товарищи оставили тебя в зале и сбежали. То есть они фактически бросили тебя вместе с остальными.
— Это не так, — покачала головой Валя, упрямо глядя вниз.
— То есть?
— Они знали, что у меня был противогаз и я могла его надеть.
— А если бы кто-то отобрал у тебя противогаз?
— Вряд ли.
— Есть мнение, — осторожно начал журналист, — что некто специально смешал сильнодействующие эфиры так, чтобы они превратились в аллергены и токсины.
— Я ничего об этом не знаю. Это должны были быть безвредные газы, безопасные. Мы их на себе проверяли.
— А зачем тогда противогазы?
— Чтобы уйти и не попасть под действие газов.
— То есть, ты не считаешь себя виноватой в гибели твоих однокашников?
— Нет, — помотала головой Валя. Она снова говорила уверенно, как о чём-то вполне естественном. — Это вышло случайно.
— Хорошо. А как вообще появилась ваша организация? И как давно вы вместе?
— Я не знаю, когда именно она появилась, — пожала плечами Валя, глядя вниз и в сторону. — Вроде бы её создала Лера Вавилонова, ещё давно.
— Вы дружили? — быстро вставил журналист.
— Да не особо. Она очень любила выставлять своё мнение напоказ. Часто писала статьи по живописи, хотя почти в ней не разбиралась. Я вот никогда не стану писать о балете или театре, потому что мало в этом понимаю. А она всегда выкатывала свои разборы, да ещё выставляла всё так, как будто её мнение — самое важное и правильное.
— Это она хотела зачистить «Скандерию»?
— Вроде бы да, — неуверенно протянула Валя. — Она вообще часто назначала тех, кто талантливый, а кто нет.
— А что с ней всё-таки случилось?
— Я не очень знаю. В том году она сказала, что не хочет учиться рядом с теми, кого не уважает, кто не достоин быть в «Скандерии». Что стандарты школы давно изжили себя, потому что их подгоняют под детей богатых родителей. И тогда Лера перестала ходить на занятия, и её исключили. И ещё за непристойное поведение.
— И тогда она…? — Журналист выразительно поднял брови.
— Она говорила, её несправедливо исключили. Что это был протест и самовыражение, а её травят за это. Ей пришлось бы ехать домой и учиться в обычной школе, да ещё год повторить. Но я не думаю, что она хотела покончить с собой.
— То есть?!
— Она так, наверное, хотела привлечь внимание. Там же толпа собралась под эстакадой, она ведь ультиматум тогда поставила — или её восстановят, или она спрыгнет. Но на все звонки в школу никто так и не ответил. И мы… То есть, она спрыгнула.
— А другие двое художников…
— Они никогда не были в нашей компании. У них это был просто перфоманс такой — двойной «самовыпил».
— Хорошо. Как ты видишь своё дальнейшее будущее?
— Пока не знаю. Я хочу доучиться и стать искусствоведом.
Журналист объявил рекламную паузу, после которой ожидалось обсуждение интервью с Валей в студии.
— Станет она искусствоведом, как же. — Мама Истомина сложила руки на животе. — Она уж теперь, наверное, не выйдет.
— Кто знает. Видишь, говорит, что только пошутить хотели. — Отец поднялся с дивана. — Пойду сделаю чаю с бутербродами.
— Пошутить, — фыркнула Вика.
— Точно, — закивала мама. — Шутники. Явно адвокаты подучили так говорить.
— Она кого-то покрывает, — донёсся с кухни голос отца.
— Интересно, кого? — Вика с любопытством повернулась к брату.
— Понятия не имею, — буркнул Истомин, прекрасно зная, о ком шла речь. Его сестра и мама просто ещё не все ток-шоу видели, он же успел просмотреть тонну подписок, где всё и всех раскрыли.
Начался анонс очередного обсуждения атаки на «Скандерию», на экране появилось заплаканное лицо Сони Рябининой. Эксперты, дамы с идеальным макияжем и укладками и оглушительными голосами разделились на два непримиримых лагеря. Одни призывали пожалеть девочку и дать ей шанс на исправление, другие кричали о безопасности других детей и требовали максимально строго наказания.
Истомин, с трудом подавив порыв грязно выругаться, ушёл в свою комнату, хлопнув дверью. Через пару минут вошёл отец и сел рядом на старый диван.
— Это, наверное, непросто…
— А что просто?
— Да, правильно, — натужно улыбнулся отец. — Главное не усложнять, да?
— Что? — Истомин ясно видел, что отец хотел что-то сказать, но тянул.
— Тебе прислали новый контракт?
— Да, — нехотя кивнул Истомин. Он пока даже конверт не распечатал, от одной мысли о чтении этих документов становилось тошно.