— Я вообще не собирался ни о чем писать, — сказал я.
И это была правда. Алан Андерсон с его газетой начисто вылетел у меня из головы.
Веспер Юнсон безучастно смотрел на меня.
— Вы, случайно, не собираетесь нынче в Ердет? А могли бы навестить красотку Хелен, расспросить, как у нее дела.
— Вы интересуетесь ее здоровьем?
Он подкрутил усы.
— Хелен Леслер меня огорчает. Она упорно отказывается говорить, что было в письме от Свена Леслера.
— Забавно, вот и я только что о нем думал.
Пропустив мою реплику мимо ушей, он продолжал:
— Можно, конечно, обыскать ее квартиру, но мы избегаем подобных методов.
— Значит, вы хотите, чтобы я узнал о содержании письма.
— Желательно.
— Если она не рассказала вам, почему должна выложить мне?
Он пожал плечами.
— Во-первых, вы не полицейский, во-вторых, она питает к вам особое доверие.
— Чепуха, — буркнул я, но был польщен. Действительно, она ведь подошла ко мне в столовой и поблагодарила.
— Ну что, поможете?
Я встал.
— Хорошо, я заеду к ней, но в ящиках рыться не стану.
— Если взяться за дело с умом, это не понадобится. — Он протянул мне коричневый конверт. — Возьмите на дорожку, тут есть над чем подумать. Только ни в коем случае не показывайте Хелен.
Троллейбус катил в Эстермальм, я рассматривал конверт. К моему удивлению, в нем обнаружилось мое собственное послание, отправленное утром Весперу Юнсону. На последней странице внизу его размашистым почерком было приписано:
«1. На ящиках комода в спальне найдены отпечатки пальцев Гилберта Леслера. Как, по-вашему, что он там делал?
2. Вы совершенно забыли про бритву. Думаете, она оказалась на полу в ванной случайно?
3. Хильда Таппер твердо убеждена, что сразу после выстрела кто-то вышел из квартиры. Она не только слыхала, как открыли и закрыли входную дверь, она слыхала, как кто-то сбежал вниз по лестнице. Как это вписывается в вашу версию? Никак!
4. Вы считаете, что убийца пил из стакана, осколки которого валялись на полу, Гилберт — из того, что лежал на диване, а Свен Леслер — из стакана с остатками мединала, который стоял на стойке бара. Но, если вы помните, был еще четвертый стакан — исчезнувший. Кто пил из четвертого стакана? Я?
А в целом ваша версия мне кажется вполне правдоподобной!!!»
Я с досадой скомкал бумажки и запихнул в карман. У Веспера Юнсона был талант доводить людей до белого каления. Но в глубине души я не мог не признать, что его резкость была во многом оправданна. Кое-какие звенья моей версии едва держались.
Я вышел у Смедсбакксгатан и не спеша, зашагал к Фурусундсгатан. Светлые фасады купались в лучах предзакатного солнца, пестрели длинные ряды маркиз. Проходя мимо скверов, где детишки гуляли с няньками, я отметил, как опрятен и ухожен этот новый район. Даже слишком опрятен и ухожен. Ни тебе таинственных проулков, ни сумрачных проходных дворов — вообще ничего живописного или причудливого. Все по шаблону, на одно лицо. Нет, мне современный Ердег не по душе; жалко детей, которые растут в таких местах, где один квартал — точная копия другого. Какими блеклыми и бедными будут их детские воспоминания!
— Ах, это вы, — пробормотала Хелен Леслер. Она была в цветастом фартуке, а голову повязала красным шарфом.
— Да, а что, я некстати?
Она покачала головой.
— Я работаю. Может, зайдете?
— Был тут рядом по делу и решил вас проведать, — соврал я, снимая шляпу в маленькой тесной прихожей. Потом прошел в небольшую комнатку, где по одной стене теснились тахта, низкий столик, несколько стульев и книжный шкаф. Все остальное место занимал ткацкий станок.
— Надо же, кто бы мог подумать!
Хелен Леслер пригласила меня сесть.
— Я всегда любила ткать, — спокойно пояснила она и устроилась на табурете у станка. — Это я привезла от родителей.
— Собираетесь так зарабатывать на жизнь?
— Надеюсь. А пока хожу на курсы.
— И это действительно может прокормить?
— Здесь, в Стокгольме, вряд ли. Но когда я окончу курсы, то уеду в провинцию.
Интересно, знает она, что унаследует после мужа четверть миллиона? Похоже, нет.
Хелен повернулась к станку, перебирая пальцами нити основы. Когда она наклонилась, на ее лицо упал из окна солнечный луч. Эффект был поразительный. На секунду ее лицо будто озарилось изнутри. В нем вдруг обнаружилась какая-то странная жизнь. И дело было не столько в мимике, сколько в изменчивой игре света и тени на нежной коже.
Она поднялась, взяла с книжной полки вазочку с конфетами.