глава 12
День прошел в привычных хлопотах и заботах. Двери хлопали, колокольчик звякал, то одно, то другое, влет уходили настойки алтеи, общеукрепляющий бальзам, холода аукнулись всплеском простуд и кашля. Казалось, весь Скарбо стекается к ним, натужно перхая, истекая соплями, краснея лицом, Мельхиор между делом заставлял Джона жевать чеснок, чтобы не подхватить хворобу. К вечеру пришли нищие. Сильвестр велел вынести им хлеба и сухой рыбы для похлебки. Нищие, человек шесть, топтались перед аптекой, сдержанно перебрасываясь непонятными словами, сплевывая на камни. От холода кожа на опухших ногах посинела и натянулась, блестя, как лакированная, страшные темные язвы вопияли и смердели. Джон никак не мог понять, отчего же лекари не замечают диких воспаленных ран, безобразных культей в заскорузлых обмотках, почему не исцелят хотя бы тех, кого возможно? Мельхиор пожал плечами - спроси-ка сам, коли хочешь. Молоденький нищий со странным именем Заглотыш, чуть постарше Джона, презрительно хмыкнул и как умел, объяснил лекареву дурачку, что язвы и мучительные уродства - суть хлеб нищего, инструменты его ремесла. Лечить, еще чего! Лучше бы дали уксус и серу для худшего уязвления, вот было бы знатно. А лечить нищего - за это можно и по шее схлопотать, от всей кодлы. - Но как же Христос исцелял нищих, и они были рады? - Тю! - сплюнул Заглотыш, - ну ты сравнил, чудила! И потом, может, тамошние против наших хлипче были. Подавать - подают больше, да терпеть-то тоже не праздничек. Джон мыл аптеку и думал, отдали бы его нищим, если бы он не отрекся от Сатаны? И что бы те с ним сделали? Вечером, перед тем как потушить лампу, Мельхиор подошел благословить Джона на сон грядущий. - Отец Мельхиор, - внезапно спросил Джон, - что еще со мной будет? - И что должно быть, дитя? - не понял его Мельхиор. - Ну не может же быть, чтобы так все и кончилось, так легко. Отец Николай, кабы узнал... он бы меня убил, точно. А вы даже не выдрали. Мельхиор потрепал Джона по рыжей голове: а что бы ты хотел? Николай - это Николай, а Сильвестр есть Сильвестр. Но ты не переживай, в следующий раз как пить дать выдерут. Особенно если опять, как станешь мыть пол, забудешь грязь под конторкой. Да лежи, я уж вытер. Джон прижался губами к руке учителя и, успокоенный, заснул. * * * На рассвете в аптеку стучали, колокольчик звякал, встревоженные голоса плескались на крыльце. За Сильвестром Бога ради прислали из дома ювелира. Ночью, во время третьей стражи, пришли предвестники, и теперь, к утру, неуклюжая и отяжелевшая перепуганная девочка места себе не находила: не могла ни сесть, ни лечь, и умоляла мужа, не мешкая, послать за отцом Сильвестром, чтобы, если что, успеть хотя бы окрестить ребеночка. Бабка-повитуха уже давно была в доме, но, помня свое отравление, ювелирша упорно требовала присутствия монаха. Напуганный не меньше жены, ювелир велел бежать в аптеку. Отец Сильвестр, не медля ни минуты, встал, отдал необходимые распоряжения и ушел с провожатыми. Вернулся он уже под вечер, усталый и темный. Несчастная ювелирша мучилась до серых сумерек, но к вечеру разрешилась, наконец, первенцем - здоровым, крепким младенцем. Мать была плоха и слаба, Сильвестр велел поить ее подслащенным красным вином и кормить по часам. Ювелир, слушая стоны рожающей жены, дал обет преподнести оклад к образу Приснодевы Марии, ребенка же чуть не пообещал отдать в монахи, но вовремя прикусил язык. «Чисто дети, - усмехался Сильвестр, умываясь из ковша, - и у самих теперь дите». Но тут же поскучнел и велел тщательней, чем обычно убрать аптеку. Завтра у нас будут гости, аггелова масть. Отец Трифиллий, милостивец, нам страдальца посылает. Будем его исцелять, чем можем. Себя с гостем держать мягко, но помнить: болен, тяжко болен и мучим. Ничего хорошего тон учителя не предвещал. «Чем же он болен-то, отче?» - печально спросил Мельхиор. «Меланхолия у него, - хмыкнул Сильвестр, - да такая, что паче холеры». После чинного возвращения из церкви население аптеки село за роскошный завтрак. Ювелир известил, что юный Бенедикт вместе с матушкой пребывает в добром здравии, и прислал служанку с корзиной вареных раков, яиц и пирогом с сыром. Сильвестр допустил отступление от обычного строгого стола, махнув рукой - по трудам! Джон с некоторой боязнью смотрел на красных чудовищ, пахнущих укропом, но под конец трапезы вполне с ними освоился. Когда все уже вставали из-за стола после молитвы, за окном раздался скрип телеги, унылые покрикивания Готлиба, неторопливый топоток лошадки. Готлиб вел лошадь в поводу, подкованные копыта поцокивали о булыжники. Сильвестр поднял очи горе и вышел на крыльцо встречать гостей. С телеги скорбно сошел юноша лет восемнадцати, в дорогой ярко-черной рясе, с перчатками, заложенными за пояс. На черный подол страдальца налипли травинки, полуистлевшие листья, мелкий сор - какого только дерьма не болталось в телеге Готлиба. Крестьянин проводил его равнодушными чуть сонными глазами, поклонился отцу Сильвестру и начал деловито перетаскивать в аптеку пожитки меланхолика и корзины с провизией. Мельхиор вынес Готлибу кусок пирога, тот крякнул от удовольствия, обменялись парой новостей и распрощались. Черная тонкая фигура осталась стоять у крыльца. Телега исчезла за поворотом, юноша неторопливо поднялся и со сдержанным поклоном протянул Сильвестру письмо. На Мельхиора и Джона он и не взглянул. Сильвестр развернул листочек, пробежал его глазами и пригласил воспитанника Валентина войти в дом и расположиться там со всеми возможными удобствами, согласно договоренности. Тот дернул плечом, подхватил свой сундучок и последовал за Мельхиором в комнату для странников. Джон заворожено смотрел, как несутся по небу серые легкие облака. Тонкий резной флюгер на эркере соседнего дома вырисовывался четким чистым штрихом. Мельхиор окликнул его - хватит ворон считать! Охнув, ученик припустил вниз по улице, к пекарю. Кроме обычной нормы хлеба, надо было купить еще две пшеничных булки для меланхолика Валентина. Отец Трифиллий велел во что бы то ни стало вылечить болящего, недаром его прислали сюда, к Сильвестру. Лучшего врача не сыщешь во всей стране. Только и большей заразы, чем этот Валентин, судя по всему, тоже еще поискать. И часа не прошло, как он приехал, а уже умудрился кислой своей физиономией досадить всем окружающим. Войдя в келью, он осмотрелся, потрогал языком родинку над губой и прошелестел: «Какое убожество!» Среди бела дня, не спросясь у Сильвестра, завалился на постель. Велел Джону, словно слуге, закрыть ставни на окнах, и не благодаря, выслал вон жестом руки, тоже, подумаешь, князь. Интересно, от этой меланхолии умирают? И если да, то как скоро? * * * День проходил, как и все прочие дни: торопись по делам, собирай необходимые баночки и мешочки, растирай пестиком жесткие зерна в порошок, уворачивайся от крепкого подзатыльника, если Сильвестр найдет тебя недостаточно внимательным или быстрым. Перед обедом все собрались в молельне, Валентин вышел из комнаты и преклонил колени вместе со всеми. От трапезы он отказался, лишь вяло поковырялся в отварной рыбе, выпил стакан красного вина и вновь удалился к себе. Джон только диву давался, как этому молодчику все сходит с рук. «Да, - проворчал Сильвестр, - счастье привалило. Ну ничего, поживем-увидим. Что скажешь, Мельхиор?» Мельхиор пожал плечами: все симптомы тяжкой меланхолии были налицо. Дольше разбираться было некогда, на крыльце уже стояли посетители. * * * Ближе к вечеру, когда Джон уже домыл аптеку и выполаскивал тряпку, Сильвестр послал его за больным. Тот явился незамедлительно. Короткие темно-русые волосы его были гладко причесаны, сероватая кожа чуть припудрена, глаза и брови слегка подведены тонким углем. Сильвестр усмехнулся, но ничего по этому поводу не сказал. Валентин стоял перед докторами с самым скучающим видом. Джон сел в уголке с медной мельничкой в руках и старательно перемалывал корни девясила. В любой другой день, окончив дневные труды, он бы занимался с Сильвестром латынью, или отвечал на всякие каверзные вопросы, буде учителю захотелось бы испытать его, или слушал бы рассказы аптекаря о дальних землях и хитрых заморских травах и зверях. Избавиться от нудной латыни, конечно, неплохо, но ежиться под взглядом заносчивого барчука было почти невыносимо. Как-то сразу же едко обозначалась собственная никчемность, и руки в ссадинах, и грязь под ногтями, и то, что ты мал, конопат и неучен. - Ну, - благожелательно обратился к Валентину Сильвестр, - как устроился? Надеюсь, неплохо? Юноша вымученно улыбнулся и пожал плечиком: спасибо, мол, не беспокойтесь. - Дом Трифиллий сказал, что болезнь продолжается долго. Что делали за то время твои врачи и чем тебя пользовали? Валентин потупился было, но, снова подняв холодные глаза, рассказал о клизмах, о травяных ваннах и бесчисленных отчитыва