ьвестру, освирепевшему до последнего предела, Джон старался не приближаться без особой надобности. Мысли о Валентине, сгорающем изнутри, бредящем в запредельном жару, были невыносимы и жестоки, как будто странный, болезненный чужак и вправду пришел и украл хрупкое счастье, что сверкнуло ненароком приемышу из аптечной лавки. Джон тосковал и бесился тем больше, чем тверже понимал: все не так. Есть больной, и есть два врача. Нет ничего важнее борьбы со смертью, что приняла сейчас облик воспаления легких, и все же сердце Джона заходилось от обиды и горечи. А самое худшее, что вновь и вновь являлся во сне Желтоглазый, подходил ближе и говорил отчетливее, но Мельхиор ночь за ночью проводил в комнате Алектора, и защитить от ночных кошмаров могло лишь чудо. Чуда не происходило, отрок угрюмо молчал и чувствовал себя прежним Иоанном Нераскаянным, ненужным и не обязанным никому в целом свете. Покоя и радости это не приносило, в голове Джона денно и нощно плескались и кипели злые слова, обращенные сразу ко всему миру, но более всего - к отцу Сильвестру. Даже во время молитвы Джон не мог толком сосредоточиться, добра это не сулило, и однажды днем гроза таки грянула. Посетителей почти не было, и Сильвестр отправил Мельхиора на краткий обход, а потом - отсыпаться. Джон, доставая что-то с верхней полки, грохнул оттуда целую банку мяты, переполошился, стал собирать и опрокинул бутыль чистого оливкового масла. Сильвестр сурово отчитал растяпу и влепил ему увесистый подзатыльник, и тут Джон, доведенный до отчаяния собственной никчемностью, услышал, словно со стороны, собственный голос, произносящий чудовищную брань. Оплеуха последовала мгновенно. «Вон отсюда, - тихо сказал Сильвестр. - Вечером высеку». Джон поднялся и вышел из аптеки, его не окликнули и не пытались остановить, и наверное, это и было хуже всего. На улице, в сырой холодной слякоти, Джон остановился, не понимая, что же теперь делать. Вышел он из аптеки бездумно, не желая ничего, только бы не видеть ни Сильвестра, ни Валентина. Мельхиора не было, он еще не пришел с обхода, но вряд ли Мельхиор поддержит его, тем более, сейчас. Да и где он был все это время? Если бы Господь хотел Джону добра, травник бы уже давно вернулся в аптеку, или хотя бы встретил его на улице. Но, видимо, Он не хочет. Как будто ты стоишь на крохотном островке обледенелой земли, а воды размывают ненадежную твердь, и удержаться нет сил. Миг - и без плеска уйдешь в темную воду, и ни одна душа не услышит и не обернется. * * * «А мальчонку вашего ищите у вдовой Агриппины, она его к себе потащила», - весело хихикнула торговка калиной и яблоками. Мельхиор, ничего не понимая, растерянно поклонился и отправился вверх по улице, к дому портного Герхарда. Там, вместе с дочкой и зятем, бывшим мужниным подмастерьем, жила себе и поживала почтенная вдова Агриппина. Открыла Мельхиору та самая служанка, что чудом не лишилась глаза. Девушка, увидев аптекаря, заулыбалась, обтерла руки о грязную тряпку, висевшую поверх передника, и провела нежданного гостя на половину старой хозяйки. Почтенная Агриппина расцвела улыбкой, в которой отчего-то Мельхиору почудилась некоторая натянутость. Из соседней комнаты боком выскользнул Джон, опустив глаза и утирая губы. «Ох, брат Мельхиор! - промурлыкала вдова портного сливочным голоском, - вы, наверное, за мальчиком своим? А ведь вас мне ангел послал! Джон, деточка, доешь варенье - и спасибо тебе!» Оказалось, что на улице госпожа Агриппина неловко оступилась и вывихнула ногу. До дому она еле дошла, опираясь на плечо вовремя подвернувшегося аптекарского выученика. Лодыжка и вправду чуть припухла, но вывиха никакого не было. Мельхиор порекомендовал холодный компресс и приказал Джону собираться побыстрее, а то и в церковь не успеют. Когда Сильвестр увидел их обоих, он хмыкнул, но обращался только к Мельхиору и брату Серенусу. Джона же словно не замечал, скользя взглядом поверх его головы. Извиняться было бессмысленно, да и страшновато. Впрочем, вечером Сильвестр все же заговорил с Джоном, велев ему поторопиться с уборкой и следовать, куда должно. В сердце помощника аптекаря жалость неминуемо брала верх над справедливостью, и в деле воспитания толку от него было немного, он только вздохнул и ободряюще потрепал грешника по рыжей голове. Джон невольно вздрогнул и отжал тряпку мимо ведра. «Сказать-то ничего не хочешь? Еще что-нибудь похожее?» - осведомился старый аптекарь. Джон с ненавистью посмотрел на Сильвестра и покачал головой. «Ну, вставай тогда, - спокойно произнес аптекарь и обернулся к Мельхиору, - баста, отдохни сегодня. Болящим нашим я сам займусь». - Однако, - сказал Валентин, - порядки у вас. За что вы его так? - За дело, - коротко отозвался Сильвестр, - пей лекарство и спи. Сегодня с тобой брат Серенус. - Да я уж понял, - прошелестел Алектор. * * * И прежде чем провалиться в зыбкое забытье, он почувствовал, что сегодня его найдут. Из полутьмы внезапно возникла знакомая ненавидимая фигура. Желтоглазый подошел к самому пределу, сел на корточки и протянул руку к его голове. Ни шевельнуться, ни закричать Джон не мог. А через секунду с изумлением и ужасом понял, что не станет ни кричать, ни прогонять его. Желтоглазый шел к нему и искал именно Приблуду, Нераскаянного. И хотя его лицо по-прежнему было не различить за серыми смазанными полосами, только бесстрастно и жутковато светились желтые глаза, Джон успокоился и прислушался. Далеко-далеко он уловил знакомый еле слышный топоток и стук коготков о каменный пол. Когда Мельхиор вошел в комнату, Джон разметался в тревожном сне, в комнате было холодно, от окна отчаянно дуло, надо будет снова законопатить. Не простудить бы еще и ребенка, заодно с Валентином. Наклонившись к Джону, травник увидел, как по лицу спящего мелькала тень странной недоброй усмешки.