Джон почувствовал легкую тошноту. На минуту ему показалось, что нищий смотрит на него выжидающе, словно ждет какого-то тайного слова. Лицо горело, словно ошпаренное крутым кипятком. Заглотыш молчал и трясся, стылый ветер пробирал до костей. Ученик аптекаря сунул ему в руки теплую безрукавку и сказал: «Надевай давай. А то сам же тут и окочуришься. Без... ведьм. Надевай, а я помолюсь, чтоб все было в порядке». Оборванец подумал немного и пробормотал: «Ты-то что, ты ж не монах даже, так, сопляк еще. А вот если бы старикан твой помолился... Тогда точно был бы прок. Попросишь его, а?» - Заглотыш говорил почти с отчаянием, уж слишком хотелось ему согреться в ведьминой одежке. Джон решительно кивнул. Ну если не Сильвестр, то Мельхиор уж точно не откажется попросить за суевера и дурака. Тем более, что не дурак он вовсе... Заглотыш возликовал и начал сдергивать с себя остатки рубахи, мешок, какие-то лохмотья, навернутые на голые ребра. Тощее землистое тело проскользнуло в безрукавку, а сверху вновь навертелись вонючие тряпки, расползающиеся прямо под руками, и грязный посконный мешок. - Ух, теплющая, - блаженно просипел побирушка, - но ты все ж не набрехал? Правда попросишь Сильвестра? - Да сказал уже, попрошу, - буркнул Джон. - А просить-то за кого? Спаси, Господи, Заглотыша? - Дурак ты, я ж крещеный! Проси за Михеля. Меня Михелем крестили. Отец Сильвестр пожал плечами, но добавил к молитвам на сей день просьбу за отрока Михаила, чтоб спастись ему от ведьмы, заменив, правда, ведьму на скверну. Джон подумал, что разница не столь уж и велика.
глава 17
Через два дня после того, как переломилась болезнь Алектора, брат Серенус покинул Скарбо: больной постепенно начал вставать, а значит, уже не требовалось находиться подле него безотлучно. Серенус увез с собой подробный отчет о течении болезни и душевном и телесном состоянии больного. На другой день отец Трифиллий вызвал старого Сильвестра к себе, передав письмецо через Готлиба. Старик отдал все распоряжения, запахнул плотнее длинную теплую жилетку из собачьей шерсти и ушел морозным зимним утром, его посох рычал, давя скрипучий снег. Вернулся Сильвестр неожиданно, был деятелен и бодр, велел Мельхиору прийти к нему вечером посекретничать и вдруг, улыбнувшись, достал из кармана горсть сушеных сладких слив и протянул их Джону. «Это тебе, чадо, гарденарий твой шлет, отец Инна. Жив еще Мангельвурцер, велел гостинец передать и благословение». Джон вспыхнул от радости. В последний раз, когда он видел отца Инну, тот был очень плох. Вот бы продержался до весны - тогда будет легче, а там и розы расцветут. После ужина и молитвы Джон и Валентин отправились спать, а Мельхиор проследовал к отцу Сильвестру. Пришел он поздно, озадаченный и против обыкновения, почти суровый. Видимо, недобрые вести принес отец Сильвестр. Уточнять Джон не решился, заснул. * * * Наутро все собрались в кухне перед тем, как отправиться в церковь. Валентину еще не следовало выходить, и потому он провожал аптекарских до дверей и снова возвращался в постель. Сильвестр осмотрел его критически и сказал: «Ну, голубчик, ты, я гляжу, совсем молодцом. Готовься, скоро за тобой приедут. - Валентин непонимающе посмотрел на него. - Да родня твоя через три дня, много четыре, сюда пожалует. Поди, соскучился? Ничего, вот дома окажешься, отдохнешь от наших порядков!» Валентин безразлично пожал плечами и запер дверь. Когда они вернулись, он резал сыр и чуть лежалые яблоки к завтраку, лицо его было припудрено, особенно густо - веки и нос. После завтрака Джон, как обычно, засел за переводы, Валентин, бледный и нахохлившийся, выпил положенный укрепляющий настой и смиренно принялся перетирать сушеные корни имбиря, начинался новый день, похожий на все предыдущие дни. Мельхиор умилился, глядя на примерное прилежание гордеца Алектора. Шепотом указав Джону пару ошибок, он подошел к Валентину и похвалил его от души. «Что же мы будем делать, когда ты от нас уедешь: как справляться-то станем?» Сильвестр, входя в кухню, только хмыкнул и велел Мельхиору не трепаться попусту, а без лишних проволочек открывать аптеку. Через два дня в аптеку вошел незнакомый человек и отрекомендовался слугой барона Генриха. Оказалось, что его хозяин вот-вот прибудет в город и велел узнать, как скоро отец Сильвестр может принять барона с баронессой по делу, известному особо. И как скоро можно будет увидеть молодого хозяина, чтобы передать ему наставления от родителей и необходимые вещи? Джон, по знаку Сильвестра, побежал за Валентином. Когда сын барона Генриха вышел из темного коридора, слуга почтительно поклонился ему и протянул сложенное письмо. Валентин принял конверт, дернулся, поймав ехидный взгляд Сильвестра, пробежал глазами по листку, исписанному крупными строчками и, секунду помедлив, показал письмо старому аптекарю. * * * Несколько дней спустя барон и баронесса Фальстерн прибыли в Скарбо и в тот же день посетили аптеку обители святого Фомы, где оправлялся от тяжкой болезни их младший сын Валентин Фальстерн. Старуха Джинна, заглянувшая с базара за мазью для суставов, увидела почтенных гостей и в панике бросилась вон, забыв и мазь, и кошелку с провиантом. Джон был отправлен за ней, когда же он вернулся, Сильвестр кивком отправил его в кухню. Высокие гости уже были там. Ярко горел огонь. Барон, пожилой, дородный, но с выправкой старого воина, восседал за столом, баронессу устроили поближе к очагу. Валентин, молчаливый и сумрачный, стоял подле матери, та порою гладила его по худой полупрозрачной руке. Наконец барон Генрих прервал молчание. «Ну, я рад, искренне рад, отец... Сильвестр, что вы вернули нам сына. - Старый аптекарь молча поклонился. - Я надеюсь, Валентин вел себя достойно своему положению и роду». - «Не стоит благодарить меня. Господа благодарите, - сухо и чуть желчно отозвался Сильвестр. - Господа и братьев Мельхиора и Серенуса, которые выхаживали ваше дитя». Баронесса на секунду сжала пальцы Валентина и улыбнулась детской улыбкой. Голос у нее был грудной и воркующий. «Отец Сильвестр, отец Мельхиор! Спасибо вам за все! Вы позволите? - по ее знаку слуга снял с плеча объемистую сумку и поднес ее Мельхиору. - Это лен, лучший рубашечный лен, и шерстяной материи на три плаща. Примите наш скромный дар, прошу вас!» Мельхиор взглянул на учителя и смиренно принял подношение. Сильвестр в кратких подобающих выражениях поблагодарил баронессу, и дальше разговор тек без досадных пауз, пока баронесса не спросила, когда же, по мнению почтенного лекаря, можно будет забрать сына домой. «Когда вам будет угодно, - пожал плечами Сильвестр, - но прошу вас сперва согласовать все вопросы с домом Трифиллием». И тут Валентин, не поднимая глаз, спокойно и холодно отчеканил: «Я никуда не поеду». Барон с раздраженным удивлением взглянул на сына и начал медленно и тяжело краснеть. На какую-то долю секунды Мельхиор испугался, что старого Фальстерна хватит удар. Отец и сын смотрели друг на друга серыми одинаковыми глазами, и, похоже, не ждали добра. «Я никуда не поеду», - повторил Валентин. Баронесса сжалась и плотнее закуталась в шаль. Руку Алектора она давно уже отпустила. В кухне повисла мрачная тишина. Очевидно, только присутствие монахов мешало скандалу, и то ненадолго. «Так, Валентин, - весомо сказал старый аптекарь. - Иди и собери свои вещи. Разговор продолжим позже, а теперь покажешь родителям, где и как ты жил все это время». Валентин подчеркнуто поклонился Сильвестру, подал руку матери и, бережно поддерживая ее под локоть, повел баронессу по коридору. Барон встал, выслал вон слуг и отправился за женой и строптивцем. «Ничего себе!» - выдохнул Мельхиор. Сильвестр покосился на помощника и хмыкнул: «Прогневили мы Господа, не иначе. Что, Мельхиор, твоя работа? Ты прикормил?» Джон стоял в дальнем углу к