тром по темной улице загрохотала баронова колымага. Среди морозной предрассветной тишины ее появление казалось особенно ненужным и нелепым. Отец Сильвестр отдал Мельхиору последние распоряжения на сей день, больше для порядка, чем всерьез, и вышел за дверь. Алектор, бледный и смиренный, тенью проследовал за ним. С вечера он так и не произнес ни единого слова. За дверями было слышно, как барон Фальстерн раскатисто и добродушно приветствует старого врача, Сильвестр негромко проговорил что-то, и барон резко окликнул слугу, велел вернуться. Сын поморщился, услышав отцовский голос, и обернувшись, еще раз окинул взглядом аптеку. Полки до самого потолка, уставленные банками и коробками, раскрашенная деревянная фигурка Приснодевы в нише, девичьи ладони сложены и увиты бусинками розария, над дверью чуть покосившееся Распятие, сквозь приоткрытую дверь на кухню видно, как в очаге по обугленным бревнам перепархивают, разгораясь, полупрозрачные лоскутки пламени. В кухне по стенам развешаны тугие косы лука и чеснока. Чисто вымытый с вечера пол - Джонова работа. Валентин посмотрел мимо Мельхиора, мимо даже Распятия и низко поклонился. Мельхиор, не думая ни о чем, шагнул вперед и крепко обнял его перед дорогой и, скорее всего, разлукой. Валентин безучастно стоял, как восковая кукла, лицо его было непроницаемым и бесстрастным, он подождал, пока Мельхиор выпустит его, и вышел вон. Что сделаешь с таким строптивцем? Карета Фальстернов со скрипом и скрежетом гремела по застывшей грязи, а Мельхиор, взяв баронессины четки, сел читать Розарий. До подъема оставалось больше часа. Через час дневная жизнь завладеет даже этим крохотным уголочком спокойной Божьей помощи и милосердия, но пока здесь нет никого, кто бы смог помешать ему, травнику аптеки святого Фомы и рыцарскому сыну. Надо же - сто лет не вспоминал! День прошел, как обычно, но ни к вечерне, ни даже к утренней мессе не вернулись ни Фальстерны, ни отец Сильвестр. Ближе к полудню пришел слуга, принес корзину всякой снеди, сказал, что по приказу господина барона и с разрешения дома Трифиллия, барон и баронесса Фальстерн отужинают в монастырской аптеке. Мельхиор пожал плечами и отрядил Джона в помощь баронову слуге. Под вечер совершенно неожиданно выглянуло солнце. Зимнее, неприбранное и желтое, оно швыряло косые холодные лучи, почти не радуя сердце. Сильвестр пришел неожиданно, был он, противу ожидания, почти весел. О делах говорить не стал, обещал позже. Джон смотрел на грозного учителя и диву давался: Сильвестр увидел стол, накрытый льняной скатертью, скользнул взглядом по бутылкам вина и не сказал ни слова, очевидно, зная, что творилось в аптеке на кухне. Когда начало смеркаться, все, даже слуга, отправились в церковь, туда же чинно пожаловало семейство Фальстернов. Валентин сидел между отцом и матерью, его и без того бледное лицо осунулось еще больше, родинка над губой выступала отчетливее. Весь город глаз с него не спускал. Кумушки перешептывались за его спиной. О том, что в бароновой семье назрел и прорвался нешуточный скандал, судачили повсеместно, и теперь Скарбо просто задыхался от неудовлетворенного любопытства. Разрешил ему Трифиллий или нет? Из церкви оба, и отец Сильвестр, и Генрих Фальстерн, отправились в аптеку, а все прочие домочадцы потянулись за ними. Между старым бароном и аптекарем текла непринужденная беседа, Валентин шел, почтительно поддерживая госпожу баронессу под локоток, а та нежно щебетала ему что-то радостное и утешительное, сын любезно кивал. Джон с легкой завистью поглядывал на чужое семейное счастье, но спохватывался и утешался одним: ежели Алектора сумели переубедить, он теперь точно нипочем не останется с ними. Мельхиора остановила пожилая прихожанка, спросила, может ли она заглянуть в аптеку за каплями и не помешает ли важным гостям со своими старушечьими немощами. Мельхиор уверил почтенную госпожу Маргерит, что аптека для того и существует, чтобы с Божьей помощью справляться с телесной немощью. Старушка осталась крайне довольной тем, что ее не отвергли, и отправилась восвояси. Краем глаза Джон заметил, что госпожа Агриппина издали провожает его взглядом и по ее лицу блуждает странная полуулыбка. В аптеке все сразу же прошли к столу, уставленному блюдами с закуской и высокими драгоценными бокалами прозрачного стекла. Бокалов было целых три, тот что для баронессы был поменьше. Джон было попытался улизнуть, искренне считая, что на него-то приглашение не распространяется, но Сильвестр взглядом велел ему следовать на свое место. Мельхиор прочел молитву, отец Сильвестр благословил трапезу, и гости чинно уселись на скамью. Валентин со скучающим видом достал ножик и принялся чистить яблоко. По знаку барона, слуги налили вина. Первый тост провозгласил сам барон. Он восславил мудрость и искусство достойного отца Сильвестра, который исцелил Валентина телесно. И вдвойне превознес премудрого дома Трифиллия, каковой вернул ему сына духовно одним лишь словом кротости и премудрости. Валентин скучающе посмотрел на полуочищенное яблоко, нож неловко соскользнул и полоснул его по руке. Баронесса вздрогнула и всплеснула руками: «Валли! Немедленно уйми кровь!» Валентин открыл было рот, потом встал, поклонился сидящим за столом и покорно отправился в глубины аптеки. Когда он вернулся, прикладывая к ссадине чистую тряпицу, мать сама дочистила ему яблоко. Джон на секунду позабыл о пышном мясном пироге, дивясь кротости вчерашнего гордеца Алектора. Разговор в это время зашел о призвании монашествующих. Барон Генрих все никак не мог смириться с тем, что его младший сын подал прошение о сопричислении его к числу монахов обители Фомы. «Но Генрих! - внезапно подняла голубиные очи баронесса. - Ведь наш мальчик, наверное, выдержит испытание! Я верю в него, а ты нет? А вы, брат Мельхиор?» Мельхиор согласно кивнул и выдавил пару учтивых фраз, стараясь не смотреть ни на Сильвестра, ни на Валентина. «Ох, брат Мельхиор, мне кажется, вы меня поймете, как только можно понять мать! - бесхитростно вздохнула баронесса. - Валли так похож на своего деда! Я уважаю людей, которые добиваются своего. Его ни в чем нельзя было убедить. Он был... такой суровый. Валли, цветочек мой, кушай, пожалуйста! Я уважаю... но все же так странно - ведь он никогда не хотел стать монахом. Тем более так вдруг». Барон бросил на жену неприязненный взгляд. Валентин сидел с отсутствующим видом. Баронесса невинно улыбнулась и продолжила: «Но как вы думаете, отец Сильвестр, может быть, Валли будет умницей и послушным сыном? И передумает?» Отец Сильвестр пожал плечами и суховато заметил, что молодой барон непременно будет послушным сыном, ежели не изменит своего решения. Слуги усердно подливали вино. Веселая беседа не получалась. В какой-то момент пришла старая Маргарет, Мельхиор, извинившись, вышел обслужить покупательницу, и пока его не было, Джон заметил, с какой тоской порой оглядывался несносный Алектор на любящих своих родителей. Наконец, пиршество завершилось, и семейство Фальстернов решило откланяться. Один из слуг остался собирать посуду и мусор, другой захватил пожитки Алектора. Снова заверения в глубоком почтении, напутственные речи, даже Валентин, понуждаемый упорными взглядами матушки, вымолвил чуть не через силу несколько слов благодарности. * * * «Отец Мельхиор, - спросил Джон, засыпая, - так Валентину позволили в монахи или нет?» «Ох, Джон, да ты разве не понял? - удивился травник. - Дом Трифиллий поставил условие - чтоб год провести в родном доме, не выходя ни в чем из воли родных. А им возбраняется только заставлять его делать вещи, не совместимые со статусом монаха. Ну, жениться его не могут принуждать». Джон вспомнил яростные вопли старшего барона, удушливую заботу госпожи Фальстерн и от всей души пожалел беднягу Алектора. * * * Валентин Фальстерн, младший сын барона Генриха Фальстерна, избравший для себя монашескую долю, выдержал годовое послушание в родительском доме. Вскоре после того он был отправлен домом Трифиллием в университет, где получил отличное богословское образование. По окончании университета баронов сын принял постриг под именем брата Мартина. Его запомнили как брата Мартина Галлуса, и память эта была недоброй.