глава 20
Днем начались свои заботы и радости, Сильвестр велел одеться потеплее и выгнал его к пекарю за хлебом, велев потом зайти на базар, посмотреть, почем просят за мед и молоко. На базаре Джону мигом нашлось о чем перемолвится с парой знакомых теток, а у телеги веселые крестьяне вылупились на балагура, тот сыпал шутками и ловко подбрасывал в воздух гусиные яйца. Неподалеку на снегу валялась пустая скорлупа и пестрела пара желтых клякс - то ли ловкач осрамился, то ли какой олух решил повторить его трюк. Мальчишки с воплями мчались куда-то, Джон украдкой вздохнул - по снегу-то побегать, да еще вперегонки - но одернул себя. Он уже не малец, каким был еще летом. Вырос, вытянулся, даром что ли его отец Сильвестр и Мельхиор на ум наставляют? Расспросив о ценах на молоко, поглазев вволю на ловкого бродягу, Джон угодил в руки бойкой служанке из трактира. Та заставила в сотый раз пересказать историю о розе на могиле святого монаха-садовника, а за это подарила ему кусок сухой сладкой коврижки. Тут же рядом объявился Заглотыш, пришлось делиться, тот за щедрость решил повеселить друга историей о каких-то приезжих купцах и драке, разгоревшейся вчера между ворами и нищими. Торговки неодобрительно качали головой, им не нравилась дружба аптекарского ученика и голодранца-попрошайки. Коврижка кончилась, а история не подошла и к середине. Только тут Джон сообразил, что проболтался на улице втрое против положенного. Он бросил Заглотыша и помчался домой, лихорадочно пытаясь сообразить, что бы такое соврать, чтоб не слишком влетело. * * * Беспокоился Джон напрасно - никто и не заметил его долгой отлучки. В аптеке царили беспорядок, суета и оживление. У Сильвестра что-то бурно обсуждали, рокотал бас старого аптекаря, чьи-то голоса не то возражали, не то уговаривали, понять было невозможно - все говорили на каком-то странном наречии, да еще перебивали друг друга. Иной раз из общего потока Джон выхватывал смутно знакомые слова, но не больше. Мельхиор стоял за аптечной конторкой, уткнувшись в реестр, и выписывал из тетрадей на грифельную дощечку какие-то цифры. Он попросту отмахнулся от робких оправданий ученика и велел выполоскать и перетереть банки, снятые с верхних полок в кухне и составленные прямо на пол. Грешник облегченно перекрестился (спасибо, Святая Дева, выручила!) и прилежно занялся знакомым делом. Через некоторое время заглянул Сильвестр, коротко спросил: «Ну, сколько, если скромненько?» - услышав ответ, крякнул, хмыкнул, коротко кивнул и опять скрылся у себя. Банки были в сальной копоти, поработать над ними пришлось на совесть. Джон пошел в кухню сменить остывшую грязную воду, столкнулся в коридоре с незнакомыми важными господами и от неожиданности чуть не выронил миску. Жирная мутная водица чудом не плеснула на кафтан гостя. «Твой слуга, Бартоломей? Или внук?» - учтиво осведомился господин. «Мой ученик, Иоанн, - мрачно отозвался Сильвестр, метнув на растяпу испепеляющий взгляд. - И внук, и слуга, и кара Господня за наши грехи!» Джон, ни жив, ни мертв, вжался в стену и подождал, пока почтенные господа пройдут мимо. Быть Господней карой для отца Сильвестра оказалось неожиданно обидно. Проводив посетителей, травник и врач удалились в келью с выписками Мельхиора и целой охапкой реестров, а Джон угрюмо домыл банки и вытер их ветхой тряпицей. Здорово хотелось есть, но об обеде, похоже, сегодня никто и не вспоминал. Наконец, Мельхиор вышел и, ласково взъерошив Джону рыжие волосы, велел подготовиться - завтра аптека должна сиять, придут важные гости, очень издалека. А потом, после того, как дела завершатся, будет угощение. Уж таков обычай у купцов. «А что вообще происходит, отец Мельхиор?» - робко спросил Джон. Оказалось, что в Скарбо проездом объявились италийские купцы, соотечественники и старинные знакомцы Сильвестра. Уже несколько раз они специально заезжали в город, и всякий раз, с благословения дома Трифиллия, старый Сильвестр пополнял запасы аптеки редкими и необходимыми для лекарей товарами, тем более, что по дружбе купцы уступали им пряности, самоцветы и кое-что сверх того с изрядной скидкой. Договор уже, в общем, заключен и заранее одобрен аббатом, сумма закупки установлена, да, в общем, тебе не важно. А важно, Джон, чтоб все завтра сверкало, и ты не пропадал Бог весть где, сегодня-то уж ладно, хотя твое счастье, что Сильвестр тебя не хватился. (Уши у Джона заполыхали багровым). Вот банки ты нынче вымыл на совесть, умница! Ну давай, что ли, помолясь, на стол накрывать, припозднились мы сегодня! * * * На следующий день в аптеку пришли принаряженные купцы, принесли с собой несметные сокровища. Джон застенчиво маячил в углу, молясь, чтоб на него не обратили внимания и не выгнали вон из кухни, и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. На стол составили деревянные объемистые шкатулки. Купцы, смуглые, степенные и темноглазые, подходили к камину, протягивали к огню озябшие руки в перстнях, перекидывались шутками и замечаниями, цокали языком. Джон смотрел на них, как на богов. Меж собой и с Сильвестром они говорили на своем певучем скором языке, Сильвестра называли Бартоломеем. Эти люди плавали через бурные моря, познали бесчисленные опасности и были свидетелями тысяч Божьих чудес. И ему, ничтожному, было позволено стоять с ними рядом, как будто он ровня им, будто сделан из той же плоти и крови. Внезапно Сильвестр заметил Джона и велел приблизиться, положил руку ему на плечо, что-то проговорил, кивнув на мальчика. Купцы одобрительно засмеялись, закивали, один из них, самый старый, почти ровесник Сильвестру, потрепал Джона по щеке и распахнул перед ним деревянную шкатулку, затем еще одну, и еще. Ученик аптекаря подумал, что земля сейчас выскользнет у него из-под ног. В плоских деревянных ящичках таились винные гранаты; прозрачный горный хрусталь, ощетинившийся изнутри золотыми стрелами; невидный и некрасивый, но бесценный безоаров камень; мешочки пряностей; специальные запаянные склянки с ароматными маслами; комки остро пахнущей восточной смолы; красные небольшие рубины и жемчужины грубой, причудливой формы; клыки и когти каких-то небывалых животных, а в кисетах плотной кожи покоились засушенные рыбы и странные корешки. Один из купцов извлек из глубины шкатулки небольшую черную коробочку, достал крохотное зернышко ароматной смолки, присыпанное мелкой белой мукой, и неожиданно сунул мальчику под нос. Джон испуганно отшатнулся, купцы снова захохотали, одуряющий торжественный запах сводил с ума, как будто все церкви горнего Иерусалима одновременно распахнулись перед ним. Дух захватило от сладкого ужаса и восторга. Никогда еще он не нюхал ладан так близко, а уж видел его и точно впервые. «Ну, - проворчал учитель, - пора и делом заняться. Ступай-ка, хватит с тебя чудес». Джон с трудом оторвал жадный полубезумный взгляд от немыслимых диковин и роскошества, с трудом сглотнул и, отойдя от стола, низко поклонился Сильвестру. Весь остаток дня Джон изнывал от жгучего недовольства собой и отчаянной надежды. Возьмут его вечером или нет? Что, в самом деле, он, недостойный, о себе возомнил, зачем там, на благодарственном ужине, никчемный дурак? Но втайне Джон умолял Пресвятую Деву и доброго Христофора, чуткого к детским просьбам, чтобы ему позволили хотя бы в уголке посидеть, пока купцы-мореходы будут угощаться после заключения сделки. На всякий случай, без нужды на глаза Сильвестру показываться не стоило - тот мог в любой миг прогневаться, и тогда уж точно ничего хорошего не будет. Ближе к вечеру Мельхиор окинул его критическим взглядом и велел умыться и переодеться, чтоб не щеголять сальными пятнами. И вообще давно пора устроить стирку. Джон просиял и опрометью бросился переодеваться в парадное. * * * Из церкви все чинно отправились к трактиру, где остановились купцы и где надлежало состояться пиршеству. В небольшом зале, отдельном от общего, уже накрыли стол, расставили кувшины с вином, хлеб и мясные пироги. Все расселись, ученика Мельхиор усадил рядом с собой и велел помалкивать и не нахальничать. После краткой молитвы и чинных речей, приступили к еде, и постепенно за столом воцарилось общее веселье. Джону достался кусок пирога и тушеные овощи, вина ему, конечно, полагалось не больше пары капель на стакан воды, но главное было не в этом. Вокруг гомонили, били друг друга по плечам и вспоминали о чем-то своем высокие темноволосые люди, каких не встретишь ни в Скарбо, нигде, и - вот диво! - оказалось, что ст