В этот день Джон сидел дома и переписывал на вощеную доску рецепты из растрепанной толстой тетради. Сильвестр сам лично задал ему этот урок. Первый раз должно было переписать глядя в текст, второй раз - только прочитав и сразу отодвинув спасительную тетрадь, а в третий - строго по памяти. В кухне над огнем кипел-выкипал большущий двойной котел, а в нем томился сложный настой. Как раз тот, который и выписывал сейчас Джон. Багульника побеги. Лесной розмарин. Этот благоухал на всю кухню, от внешнего котла шел пар. Так, да девясила корневища, календула и мать-и-мачеха, любимая самим Гиппократом. А еще мента и плантагинис, хамомилла и лакричный корень. Мельхиор терпеливо перебирал четки, ожидая, когда можно будет вынуть внутренний котелок из кипящей воды. Процеживать остывший настой и отжимать траву на тонком сите пришлось Джону - явилась служанка госпожи Марты, и травник, наскоро благословив ученика, отправился с ней пользовать недужную. Джон аккуратно мял ложкой буро-зеленоватый вываренный жмых с белыми кусочками корней, когда в кухню вошел Сильвестр. Старый лекарь с неприязнью покосился на дощечку, сиротливо валявшуюся на столе, и с удивлением нашел, что ученик изрядно возрос в прилежании и грамотности со времен прошлой проверки. В награду ему досталась пригоршня сушеных яблочных ломтиков, мелкая монетка и разрешение на следующий день отправиться на ярмарку, чтобы истратить капитал по собственному усмотрению. Травник, узнав о том, сиял, будто сам сподобился похвалы Сильвестра. Джон был настолько ошарашен собственным успехом, что испросил у Мельхиора позволения пойти в церковь и поклониться Приснодеве. Ясно, что без Ее милостивой помощи дело не обошлось.
В церкви, перед статуей Джон долго стоял на коленях и шепотом жарко благодарил Марию за все милости, оказанные ему, глупому и непутевому. Молился торопливым шепотком, путаясь в окончаниях и внезапно забывая знакомые слова, отчаянно желая хоть тенью, хоть краешком услышать тот невесомый и ласковый голос: «Джон, я тоже люблю тебя». Пахло воском от горящих свечей, сырой шерстью, холодным камнем, алтеей и мятными лепешечками от кашля, какие делали в аптеке. Где-то высоко над головой парили добрые ангелы, под самым расписным куполом, легко и свободно. Отец Альбер, торопясь мимо, остановился, с улыбкой возложил твердую сухую ладонь на голову отрока и прочел над ним благословение. Джон с искренней радостью поцеловал руку, благословившую его, и решил про себя, что нельзя же требовать от жизни слишком многого. В конце концов, кто он такой, чтобы Приснодева лично изволила говорить с ним, все же она Владычица и Заступница нам, довольно и того, что мы не остаемся без ее теплой защиты и поддержки. А завтра можно будет сбегать на рынок и купить орехов или сладких пирожков, целых две штуки. Или еще какой-нибудь глупой радости. * * * Ночью абсолютно глухая ватная тишина за окном вдруг взорвалась колокольным звоном, криками, беготней, кто-то отчаянно стучал в аптеку, куда-то спешно собирался встревоженный Мельхиор, все это странным образом вплеталось в длинные и путаные сны. По коридорам расхаживал отец Николай, приказывал Джону немедленно вернуться в обитель святого Михаила, но туда не хотелось больше всего на свете. Зачем-то открывалась и закрывалась дверь, Мельхиор вернулся, что-то искал, потом ушел, шепнув «спи». Где-то рядом текла вода, и олень шел ее пить, только около воды проносились серые тени, оттого вода была недоступна, делалась уже не водой, а песком, песок засасывал, и чем напряженнее Джон всматривался в темноту, чтобы различить место, где тени не успели побывать, тем быстрее все вокруг погружалось в сумрак.