* * *
В аптеке Джонов сбивчивый покаянный рассказ выслушали спокойно, Мельхиор только покачал головой и обронил: "Раньше надо было удирать, дурачок!". "В другой раз не пущу", - заметил Сильвестр. "Я и сам не пойду!" - угрюмо отозвался Джон.
глава 26
Поцелуйным бесстыдством дело не кончилось. На другой день Скарбо гудел, как развороченное гнездо шмелей. Из уст в уста передавали, какой разор и поношение учинили неведомые сквернавцы. Когда до кого надо дошло, что творится что-то неподобное, было уже поздно. Ослиная процессия направилась к церкви, народ валил за ними валом, кто помоложе да попьянее были в несказанном восторге, словно их чем околдовал проклятый епископ в овечьей шкуре. Из кабаков стремглав выскакивали наружу, заслышав, что по рыночной площади бегают голые девки и даром отдаются прямо на снегу. Ряженые распоясались совсем. Когда осел ронял на дорогу яблочки, вся процессия надувала щеки и дружно испускала малопристойные звуки, а стоило ослу помочиться, как ослобратцы, и даже кое-кто из толпы, задрали подолы рубах и щедро орошали улицы Скарбо, не стесняясь ни стражи, ни женщин. Срамники и вправду собирались ввести осла в церковь, никто и не помыслил их одернуть, куда там! Все вокруг были как в угаре, орали "Иа-а-а-а!" - словом, стоял самый кромешный содом. Но церковь оказалась заперта, а перед входом стоял отец Альберт, суровый, как святой архангел Михаил. Он велел кощунам убираться, отколе пришли, а свою паству призвал опомниться и покаяться. Его речи заглушили криками "Иа-а-а-а!", но никакого иного бесчестья не учинили. Тут опять показал себя ослиный епископ. Он щелкнул кнутом и громогласно воскликнул - и голос у него был не в пример зычней, чем у отца Альберта. Ряженый воскричал, что коли поп царя осла не пускает в церковку, то царь осел тем не огорчен, как возил он Христа на честной спине по Иерусалиму, а вот поп-то такой чести не сподоблялся отродясь. Эта дерзкая речь смутила бы многих, коли бы не призыв ряженого шута в митре следовать за ослом на крестовый пир, где приготовлено всем честным людям лучшее ослово пивко. И процессия, повернув от церкви, двинулась к кабаку "Три креста", где и вправду поставили четыре бочонка, дабы поить пивом на дармовщинку, как прежде на дармовщинку давали целование. Тут уж люд как обезумел, бросились к бочонкам, но хлебнув забористого напитка, поняли, что такое "ослово пивко". Пакостное пойло воняло ослиной мочой, на вкус, кто пробовал, говорят, было прегадостно, зато валило с ног не хуже удара копытом. Рассерженные горожане желали разбить бочки с дрянью, а другие им в том препятствовали, завязалась драка, тут уже прибежали и стражники, но было поздно. Кабак "Три креста" разгромили и едва не пожгли, бочки частью осушили, частью разнесли по дощечкам, хотя до смертоубийства все же не дошло... Хуже всего то, что в драке улизнули подлые ряженые, да так ловко, что никто не смог заметить, куда и когда они подевались. Стража схватила шутов-музыкантов, кое-кого из крикунов, кабатчика и самых отъявленных бузотеров, а епископа, девок и ослиных молодцов и след простыл, будто и впрямь растаяли в клубах серного дыма. Да только без толку все - бузотеры отрезвели и сами не понимали, что творили, а шуты и кабатчик твердили в один голос, что кто-то к ним приходил, незнакомец какой-то, и нанял их на карнавал. При этом кабатчик клялся, что пиво, которое ему велели наливать всем задарма, было отменное, он сам пробовал. Чем там дело кончилось, ни Сильвестр, ни Мельхиор не допытывались. "Вот увидишь, - ворчал старый аптекарь, - через неделю полгорода лично поклянуться, что своими глазами видели, как проходимцев этих черти прямо на осле в ад уносили. Совести-то хватит, пожалуй". В чем Скарбо сходился единодушно - так это в том, что отец Альберт, почитай в одиночку не допустивший разухабистую толпу в церковь, поступил как истинный пастырь и воин Христов, и после каранавала многие пошли к нему на исповедь с повинной.