Три следующих дня прошли примерно так же, только в воскресенье Сильвестр выгнал Джона гулять, чтоб не болтался под ногами, и даже сунул ему какую-то мелочь. Во вторник Мельхиор оставил ученика Ионе, а сам отправился к дому Трифиллию с целым ворохом каких-то счетов и толстыми книгами за два года, куда скрупулезно записывали все, что происходило в аптеке. * * *
Всякий раз, живя в монастыре, Джон понимал, насколько улыбнулась ему судьба, позволив остаться при аптеке. Были там, конечно, и свои горести - как без них, - но толстые стены вокруг монастыря уже на второй день наводили на него тоску и уныние, и просыпался прежний Приблуда, мечтавший удрать куда попало, к тому же без Инны, старого гарденария, монастырь для него совершенно опустел. Теперь в саду хозяйничал брат Ансельм, прежний помощник Мангельвурцера, и чудес больше не происходило. Удирать Джон никуда не собирался, но на душе у него было тяжело. Иона, аккуратный и спокойный, совершенно не делал различия между своим учеником и Мельхиоровым баловнем, не давал им никаких поблажек, день у всех троих был расписан по минутам. Однажды ученикам весь день пришлось мастерить мешки из старых тряпок и подшивать заплатки к прохудившимся. Флор шил мелкими аккуратными стежками, этот труд был ему давно знаком. Джон сто раз обронил свою иголку, нить то и дело путалась и сама собой завязывалась в узлы, ткань расползалась под пальцами, в конце концов он разозлился на себя, на мешок, на Иону (не в портные же он, Иоанн, готовится! Сильвестр с ним такими глупостями не занимался) и вызвался перетереть гору горчицы, лишь бы не сражаться с дурацким мешком. Про дурацкий он, конечно, не стал говорить вслух. Инфирмарий вскользь глянул на его работу и обронил, что если б Иоанн таким же образом зашивал кому рану, недолго бы протянул несчастный солдат - все кишки бы у него высыпались в прореху. Ученик был ошеломлен - неужто и человека лекарь может штопать, как мешок? Нитки и иголки из нудного дела превратились в оружие. Джон исколол все пальцы, но все же худо-бедно чему-то научился. Каждый день тянулся долго, а неделя пролетела незаметно - и вот опять воскресенье, и после мессы Иона позволяет ученикам до обеда заниматься чем угодно. О! Вот дома это был бы праздник - выскочить из аптеки, припустить вверх по узкой улице, сцепиться языками с веселыми мальчишками перчаточника... Вот бы они над ним посмеялись, видя его рукоделие! Или на рынок - уж там-то всегда найдется, чем заняться, и плевать, что зима, ветер, снег! Зато весело. А здесь куда пойти? Джон вышел было погулять, походил по занесенному снегом аптекарскому огороду, послонялся возле конюшни, оттуда пахло навозом, фыркали кони. Но в одиночку скучно. У Флора башмаки - слезы одни, а простужается он в момент, да и сам тихоня, с ним не побегаешь, не повозишься, даже снегом не пошвыряешься. Поговорить тоже считай не о чем, он только и талдычит про своего учителя, какой тот добрый да справедливый, как повезло Флору, что к нему попал. Это правда, окажись, к примеру, Флор, каков он есть, в аббатстве св. Михаила, долго бы он там не протянул. Он ведь тоже сирота, как и Джон, но не подкидыш - жил у тетки, тетка его и привела в монастырь, на выучку, а дом Трифиллий принял вклад и отправил мальчишку в ученики к инфирмарию. Не знает Флор и не хочет знать ни про волков, нападающих на Скарбо, ни про страшные тайны нищих, ни про рваные раны на шее у Салли. Но зато он добрый. И ему, Джону, наверняка бы не стал ни врагом ни мучителем.
* * *
Как-то Иона послал аптекарьского ученика к келарю за ветошью. Возвращаясь нагруженным ворохом тряпья, Джон внезапно учуял запах пряностей, и сердце его оборвалось от радости и удовольствия. Мельхиор сидел рядом с Ионой, осунувшийся, серый от усталости, но какое это все имело значение! Джону больше всего на свете хотелось броситься ему на шею и никогда не отпускать, но вместо этого он чинно поклонился старшим, поставил тяжеленный мешок с ветошью в угол комнаты и только после этого осмелился подойти к своему учителю. “Да ты совсем молодцом стал, малыш, инфирмарий тебя хвалит, - улыбнулся тот, потрепав его по волосам. - Даже думает, не оставить ли тебя при аббатстве насовсем! Ну полно, полно. Через пару недель заберу тебя, а пока будь и дальше умницей”. Джон онемел. Так Мельхиор приехал сюда не за ним? Иона велел ему развязать мешок и рассортировать ветошь, что покрепче - отложить, а совсем протертые мягкие тряпочки пойдут на повязки. Годные тряпки они вечером должны будут с Флором выстирать как следует - и завтра будем кроить новые мешки. Длинные куски отложи особо, на бинты - их будем резать лентами и кипятить, но это пока не к спеху. Мельхиор ласково подтолкнул его: иди, после уж. Джон в углу сортировал тряпье, раскладывая добычу, как и велел Иона, по трем разным кучкам. Иногда приходилось отрезать ветхую часть от вполне крепкого куска, нож давно бы следовало наточить, полотно рвалось с легким треском. Иона и Мельхиор говорили между собой и разговор, видимо, был не из легких. Говорили они об аптеке. О том, что Джон находится здесь, оба попросту забыли, но сам ученик, уловив некоторые имена, затаился мышью и прислушивался изо всех сил. И чем больше он слышал, тем хуже ему становилось.