- И поесть бы чего, - невозмутимо продолжил Мельхиор. - С утра идем.
- Далеко ли? - осведомился хозяин, пристально вглядываясь в лицо посетителю.
- В Скарбо, добрый человек. Бывали там? Аптеку святого Фомы знаете?
- То-то я гляжу, вроде раньше вы к нам не заходили, а я вас помню! - с облегчением выдохнул трактирщик. - Аптека, видишь как...
Скорбная сухая старушка отвела их вглубь дома в невысокую комнатку. Распахнутое окно выходило в небольшой сад, притихший перед неминуемой грозой, небо между деревьями стремительно наливалось лиловым. Старушка принесла еще один тюфяк, одеяла и подушки. Мельхиор поблагодарил ее и принялся ладить ночлег. За окном совершенно потемнело, и через минуту хлынул проливной дождь. Ставни пришлось закрыть, но вода хлестала сквозь рассохшиеся дощечки. Спасибо, крыша не подтекала.
- Да, Джон, хороши бы мы были там, в лесу. Дороги сейчас - как реки в половодье, а ты плавать не умеешь, - усмехнулся Мельхиор, оттаскивая пожитки подальше от окна.
Старушка принесла масляную плошку и спросила, желает ли отец кушать в зале или подать сюда. Чтобы не утруждать добрую женщину, было решено вернуться в зал.
Дождь лил с такой яростной силой, что водяная пыль стояла стеной. Лужи вспучились, бочка с водой грозила переплеснуться через край. В зале было пусто, местные разбрелись еще до дождя, а больше в этот день никто не посетил трактир. От почерневшего камина в углу шло приятное сухое тепло, трещали полешки, горьковато пахло дымом. Им принесли по миске рассыпчатой каши с мясом и луком, добрая старушка положила на стол рядом с Джоном большое яблоко: «Кушай, деточка, кушай!». Джон, измаявшийся за день, диковато озирался по сторонам, но съел все и, когда старушка подошла забрать миску, почтительно поклонился ей. Старушка села у огня повязать: новых постояльцев сегодня ждать не приходилось. Хозяин, увидев, что гости насытились, подсел к ним, и они с Мельхиором завязали длинный обстоятельный разговор о том, как трудно жить в Скарбо, как тяжек хлеб трактирщика, да и аптекарю, бывает, крутенько приходится.
- Вы, отец, извините, лицо духовное, так что же, вам и господ доводилось лечить?
- А то как же! И господа болеют, вот прошлый год у бургомистра сын хворал. Насилу выходили, между прочим.
Трактирщик приготовился слушать. Мельхиор улыбнулся.
- В шелковом камзоле щеголял, красовался, а на дворе ноябрь. Мы в него одних микстур влили полтора жбана. А пластырей наклеили - ужас! Ну отец - богатый человек, вылечили мальчишку.
- Да, - важно согласился трактирщик. - А все суетность!
- Бургомистр тогда в обитель взнос сделал, воском на свечи и деньгами, и заказал серебряный оклад к образу Пантелеймона-целителя. Дочек у него много, а сын единственный. В церкви специально проповеди читали о суетности и тщеславии молодежи противу мудрой умеренности.
- Да им хоть кол на голове теши, если набалованные! - покачал головой трактирщик.
Дождь за дверью слегка утих, но заканчиваться не собирался. Джон, разморенный едой и теплом, клевал носом. Мельхиор с сожалением простился с трактирщиком, зажег масляную плошку и повел ученика спать.
* * *
В комнате, когда уже пора было задувать светильник, Джон, помявшись немного, спросил, для чего у женщин эти наросты спереди. Мельхиор, с трудом подавив улыбку, как мог, объяснил ученику, зачем Господь даровал женам грудь. Джон не поверил своим ушам:
-Это что, вроде вымени у козы?!
- Ну да, - кивнул Мельхиор, - грубо говоря, да.
Джон недоверчиво смотрел на учителя.
- Отец Мельхиор, что же... неужели у Девы Марии тоже эти...
- Джон, - терпеливо и мягко отозвался его наставник, - в мире много вещей. И никто не в силах понять замысел Творца лучше, чем сам Творец. Дева Мария родила Спасителя. Тот был младенцем. Младенец не может есть никакой другой пищи, кроме как молока женщины. Конечно, мать кормила Его грудью. И тебя во младенчестве питала кормилица, если не родная мать, и меня, и отца Николая. Всякого человека родила и выкормила женщина.