Покачала головой бабка. А про себя уяснила: понаедет сюда людей, леса пожгут-разорят, реки разграбят, совсем житья не станет никакого. И задумала старая помешать Петру. Однако виду не подала, решила хитростью действовать.
- А чего, царь-батюшка, поди, устали с дороги? - неожиданно перешла на ласковый тон старая карга.
- Да, отдохнуть бы мне и коню моему. Где постелешь, там с удовольствием лягу. Я хоть и царь, но к походной жизни привыкший.
- Э, погодь, я самой распоследней дурой буду, коль не приму гостя, как полагается. Сейчас натоплю жаркую баньку, затем покушаешь, а опосля и спатеньки...
Петр посмотрел подозрительно, однако баню русскую очень жаловал и отказываться не стал.
Старуха отправилась баню топить, а царь тем временем то ли уснул, то ли задремал просто, но почудилось ему странное. Подошла к нему кошка полосатая, потерлась о плечико и молвила человеческим голосом:
- Загубить тебя решила ведьма проклятая. Баня-то с вечеру топлена. Сейчас сама помоется, несколько переждет, а тебя, Петя, аккурат к четвертому пару позовет. А четвертый пар - для банника! Задушит тебя нечистый дух, запарит до смерти! Не ходи!
- Ну, как не ходить-то? Неужто русский человек бани побоится? Негоже это молодцу! Пойду, была не была!
- Погодь... - промурлыкала котейка, почесалась и продолжила, - Как начнет тебя банник парить да охаживать, ты не кричи, а чутко прислушивайся. Малый шорох, скрип раздастся, - сразу открывай оконце. То я буду, принесу черную курицу, задобрить нечистого.
Задумался царь, почесал свою тыковку, но спросил:
- А чего это ты мне помогать собираешься?
- Надоел, Петенька, мне лес. Сыро да холодно. Городские коты бают: в широком да богатом поселении жить проще. Всяк тебя накормит, приласкает. Да и крыс там больше заводится, где людей много живет. А я охотиться страсть, как люблю!
Очнулся царь оттого, что его за плечо ведьма теребит:
- Пойдем милок, отведу тебя в баньку. Сама топила, пар чистый, душистый. Там и венички есть, березовые, по всей науке крестьянской заготовленные!
Зашел в баньку Петр. Ладно рублена, теплая и внутри пригожая, аккуратная. Веники по стенам висят, дубком да березкой чарующе пахнут.
Стал разоблачаться государь, скинул сапоги дорожные, штаны синие, белу рубашечку с вышивкой. Думал и крест снять серебряный, да призадумался. Вспомнил, что помог ему крестик давеча, хотя попов толстопузых да их молебны с постами наш батюшка не очень-то и чтил. По молодости да по дурости.
Покумекал Петр, и снял все-же крестик, но в предбаннике с одеждой не оставил, а зажал в пятерне. Взял вместе со шнурком и веником в кулак, так и зашел в жаркую парную.
Банька бабкина натоплена знатно, на славу. Пар стоит густой, столбом поднимается! Жар такой, словно разлилось посредине озеро адское, в коем кипят и варятся грешники. Стенки бревенчатые влагой покрылись, оконце запотело, и шепот вкрадчивый, еле заметный слышится: "Поддай парку! Поддай!"
Петр наперво решил просто посидеть на полоке, погреть уставшие косточки. Глаза прикрыл, сидит, млеет, всем телом жар впитывает, но снова шепоток тихий по темным углам баньки гуляет: "Поддай парку!"
Надоело это царю, встал, налил ковшик воды и как плеснет на угольки алые, они аж и заискрились, взвились хороводом, завьюжили. Забегали огоньки по горячим камушкам, и заскрипела, застонала банька протяжно, ходуном заходила. Услышал Петр, как снаружи тяжелый железный засов сам задвинулся и закрыл баню наглухо, а оконце будто чернилами залилось. Стало черным-черным, как бывает лишь в самую глухую и безлунную ночь.
Легла на плечо Петеньки косматая рука с когтями, развернула человека, да сильно дернула. На самый верхний полок, под потолок огненный поволокла, потащила.
Чуть опомнился царь, и чувствует, что лежит он ничком на полоке, а его спину усердно березовыми вениками охаживают. Сильно бьют, да мохнатой лапою еще припечатывают.
Сперва хорошо было, добре. Но потом пар попер жгучий, яростный. Уши жжет неистово, а веники, словно огненные ветки, принялись жестоко хлестать по плечам да бокам нежным.
Вскрикнул от боли. Попытался было встать Петр, но его вновь ткнули лицом в потные осиновые доски. И опять бьют жгучими вениками, не зная ни передышки, ни устали.
- Погодь, дядько! Дай, перевернусь на спину. - молвил человек.
Послушал банник, остановил лютую порку. А царь обманул, взял, да и соскочил на нижний полок, сел на лавочку. И видит, - прямо перед ним стоит и усмехается усатый, маленький, но жилистый мужичонка.