омысл позвал его к себе. - Чую, - говорит, - Мары посланница[2] за мной по пятам бродит. Старик я совсем, хватит с костлявой в прятки играть. Иди, собери сейчас вещи, клубочек волшебный прихвати да дуй к Великой реке. Гостомысл замолчал вдруг, ухватился за сердце, сдавленно промычал что-то - Терн не расслышал. Потом выравнялся - отпустило - похлопал своего воспитанника по плечу: - Там у устья землянка будет - клубочек к ней тебя приведет. Так в той землянке друг мой старинный, приютит на время, а там как знаешь. Был я тебе нянькой смолоду, а теперь своя голова ужо на плечах. Собираясь, Терн поглядывал на старика, который сдавленно кряхтел, сидя на стуле в углу. - Сырой угол там, - наконец не выдержал он. - Пересядь. Гостомысл махнул рукой, мол, не твое дело, снова тяжело задышал, закатывая глаза. На секунду замерев у порога, Терн мельком взглянул на старика: ничего не скажешь, скрючило так скрючило. Внутри что-то зашлось то ли плачем, а то ли уже рыданиями, собравшись в тесный ком. Растил его Гостомысл, растил, а теперь вот так он его покинет - больного, при смерти? Что он, свинья неблагодарная? Терн вмиг подлетел к сундуку, в котором Гостомысл хранил особо ценные книги, вытащил одну в темном кожаном переплете, украшенном черными камнями. Быстро пролистал, нашел нужную страницу, но кроме общих сведений ничего не нашел. Так всегда: не нужно - прям под носом лежит, а понадобится - годами искать будешь. Плюнув на книгу, Терн уложил сумку в углу, а после вышел из землянки. Было раннее утро, когда жаркое ярило только поднималось над горизонтом, и природа дышала свежестью после ночного дождя. «Эх! - подумал Терн, оглядываясь вокруг. - В такой день умирать грешно». Он уселся прямо у порога, загородив единственный проход в землянку, оперся руками о согнутые колени и принялся ждать. Время тянулось медленно и будто совсем остановилось. За Гостомысла он был спокоен: пока не прошла Мара мимо него, старику ничего не грозит. Так думал он, ожидая чужую Смерть, но не для того, чтобы погоревать, а чтобы защитить. Наконец пронесся легкий, но холодный ветер, при этом обжигающий, как адское пламя. Это Мара перешла реку Смородину[3]. Один ее шаг - тысяча верст, и ни одно путешествие не занимает у богини и часа. Обычно является только ее посланница - Терн помнил об этом, хотя даже не надеялся на такой исход - но в этот раз Мара лично пришла забрать человека с собой. Словно из неоткуда появилась молодая женщина в малиновых одеждах, черноволосая и чернобровая. Терн сразу узнал богиню смерти - в книгах ее именно так и описывали. За ней, чуть в тени своей повелительницы, стояла девица с такими же черными волосами, но в пурпурном платье. Руки обеих украшали крупные золотые браслеты, а шеи сжимали широкие металлические колье. Не обращая на него внимания, Мара шагнула ко входу в землянку, но он поднялся и загородил собой путь. - Это что за букашка? - насмешливо сказала богиня, переглядываясь со своей посланницей. - Кто таков? Терн молчал, и посланница ответила за него: - Воспитанник волхва[4]Гостомысла, Терном звать. Откуда посланница знает его по имени, Терн предпочел не думать - все-таки она не простой человек, а точнее и не человек вовсе. Мара широко улыбнулась, совсем по-змеиному; сверкнули белоснежные зубы в обрамлении ярко-красных губ. - Почему пройти мне не даешь, Терн, воспитанник Гостомысла? Али не знаешь, кто я такая и как со мной обращаться надобно? - Знаю, - прямо глядя богине в глаза, бесстрашно заявил Терн. - Ты Мара, а по-простому Смерть костлявая. Посланница богини фыркнула, вздернув острый подбородок, и обиженно сказала: - Имя-то верное, только вот дальше неправильно. Повелительница смертной жизни перед тобой, колючий ты терновник. Но саму Мару его слова ни капли не задели: наоборот, он отдернула свою посланницу и, все так же широко улыбаясь, обратилась к Терну: - Люб ты мне, Гостомыслов воспитанник. Насквозь я тебя вижу: душа у тебя не черная и не белая, а соткана из разных нитей. По сердцу мне такие души, жаль перерезать такие нити жизни. Что бы ты принял в знак моей благосклонности? Терн хотел сказать: «Не приходи за Гостомыслом, » - но в голове щелкнуло. Зачем просить жизнь для того, кто все равно когда-нибудь умрет? Зачем упускать такой шанс, выпадающий только раз в жизни, да и то не каждому? - Молчишь? - не вытерпела Мара. - Может, я сама предложу что-нибудь? Как насчет... бессмертия? Наверное, богиня редко бывала так щедра, коли даже ее посланница, не сдержавшись, ахнула. - Согласен? О таком и мечтать было нельзя, но коли ему предлагали, грех отказываться. Все слова, которые Терн мог сказать, казались глупыми и неуместными, поэтому он просто кивнул. Мара рассмеялась, растягивая алые губы в улыбке; ее глаза сверкнули то ли золотом, то ли изумрудом. Единственное, что Терн почувствовал - несильный удар в области сердца и больше ничего. - Теперь ни одна моя посланница не посмеет приблизиться к тебе. Вечная жизнь - о чем еще можно грезить? Что скажешь? Едва выдавив: «Спасибо, » - он и не успел заметить, как Мара со своей посланницей растворилась в воздухе. Терн даже не стал спускаться в землянку - вещи были у него под рукой. Терн шагал к новой, еще неизвестной, зато бессмертной жизни. * * * Он чувствовал, что задыхается, что вода скоро проникнет в легкие, и ему придет конец, но ничего не мог с этим поделать. Рывок, еще один - и цепкие руки русалки отпустят, ослабят хватку. Рывок - и он снова будет дышать полной грудью. Какое-то время Терн видел перед собой прекрасное лицо русалки, потом на глаза попадался чешуйчатый зеленый хвост, и все остальное меркло. Рывок - и что-то тянет его наверх, на воздух. Терн не сопротивлялся ему, наоборот, постарался помочь: отпихнул русалку, протягивающую к нему худые руки, ногой. Терн вынырнул на поверхность вместе со спасшей его силой, ухватился за покатый берег, словно за соломинку. Пока он в воде, опасность еще близка. Собравшись с духом, он неловко подтянулся - сзади что-то его подтолкнуло - и оказался на берегу. Ему хотелось просто оставаться на месте, отдышаться, прийти в себя, но кто-то резко рванул его вверх. Хоть в глазах все еще плыло, Терн сумел узнать «кого-то» - Яромир. - Бежим! Если бы Яромир не подталкивал его вперед, Терн просто сел бы на землю и остался на месте, без сомнения. Находясь в состоянии апатии, он никак не мог понять, зачем надо бежать, ведь опасность уже миновала. Яромир едва не впихнул травника в «тоннель» - такой страх пробудился в его душе. С детства нянюшки потчевали его рассказами о коварных речных девах: когда-то они утопились от несчастной любви и теперь, после смерти, ищут своего возлюбленного. Беда тому, кого русалка примет за свою земную любовь - сначала утянет на дно, а потом разберется, обозналась али нет. Но страшнее услышать голос нечистой, которому мало кто сумеет воспротивиться. Позовет ко дну - оцепенеешь и сам в воду нырнешь. Оказавшись опять на поляне, Яромир дрожащими руками кинулся отвязывать лошадей. Справившись с узлами, он оглянулся на Терна: тот стоял, пошатываясь, но назад к русалке пока не рвался. Травника, еще не пришедшего в себя, пришлось буквально усаживать в седло. Равновесие он, оказавшись на лошади, удерживать все же мог, а через минуту и вовсе мотнул головой, стряхивая наваждение. - Что за дева?.. - только и смог протянуть Терн. - Болотная! - гаркнул Яромир, вскочив на своего коня и пришпоривая его. - Мавка[5], русалка, называй, как знаешь. За мной! С каждой минутой они были все дальше и дальше от речной девы. А русалка даже не стала пытаться вернуть их, хотя могла: только с трудом устроилась на болотной кочке, закрыла лицо руками и будто заплакала. Вышедшая из-за облака луна осветила пруд; тело русалки, просвечивающее лунное сияние сквозь себя, постепенно исчезало. Последними растворились рыжие кудри, служившие и украшением, и одеянием. * * * Небольшое зеркало отразило лицо Лады, юное, румяное и оттого особенно милое. Распущенными ее волосы казались не такими густыми, но от этого не менее красивыми. Лада, как и все девушки, что в обычном городе, что в Священной Дубраве, любила покрутиться перед зеркалом. Каждый раз, встав поутру, она становилась у зеркальца в своей горнице и глядела, примечала, что в ней хорошо, а что нет. Хороши глаза - голубые, в обрамлении густых черных ресниц. И губы на славу - цветом красной рыбы, какую вылавливают в море у града Калинина. А вот нос не удался, мог бы и поменьше быть, но тоже неплохо. Совершив свой утренний «ритуал», Лада надевала сарафан, расчесывала волосы и заплетала их в две тугие косы, начинающиеся от самой макушки. Наряд ее никогда не отличался особой роскошью - чуть богаче, чем у других, и достаточно. Это утро не отличалось ничем, не считая мысли, периодически проскальзывающей в голове: «Ах, и правда хороша! Вот кабы