*** Хворост оказался сухим и горел хорошо, так что вскоре у старой медвежьей берлоги запылал костер. Яромир поднялся с колен, отряхнулся от пыли и бросил взгляд в сторону: рядом с входом в берлогу сидели Терн с каликой и о чем-то беседовали. О чем именно, услышать никак не получалось. Яромир подбросил в огонь сухой травы, оставшейся в заброшенной берлоге с прошлых холодов, и, отряхнув ладонь о ладонь, громко сказал: - Готово. Тащите еду. Терн подскочил и хотел уж было помочь калике встать, но тот рукой указал ему «не надо» и поднялся сам. Сумки с провизией ему все ж не дали - да он не настаивал - и вскоре все трое уселись вокруг костра, приготовившись к трапезе. Обжаренное вяленное оказалось хорошо на вкус, а вместе с кумысом, на удивление не испортившимся, еда показалась и вовсе сказочной. Глядя на калику, Яромир испытывал смешанные чувства: с одной стороны, не очень-то приятно вспоминать о том, что этот человек пообещал тебе скорую смерть, а с другой, он уже порядком соскучился по людям. Такова его природа: привыкнув с детства находиться в круговороте из лиц, и редко - в одиночку, т он никак не мог принять того, что придется весь путь пройти без кучи сопровождающих и друзей. Тем временем сокол, пропадавший где-то все то время, пока они устраивались на привал, успел возвратиться и теперь довольно клокотал, уплетая мясо из рук своего хозяина. Терн все еще с опаской поглядывал на птицу, поэтому старательно следил даже за самым малым ее движением. - Одного ты пока не понял, Яромир, - не отрываясь от кормления сокола, вдруг сказал калика. - Знакомцем может называться только тот, чье имя тебе известно. А тех, кто тебе незнаком, следует остерегаться. - К чему ты клонишь? - не отрываясь от еды, спросил Яромир. Рука с кусочком хлеба замерла в воздухе, и калика, оборотившись к Яромиру, наставительно пояснил: - Не всем доверяй, как мне сейчас доверяешь, разделяя со мной пищу. - Так скажи свое имя, и мы станем хорошими знакомцами - как меня кличут, ты уже знаешь. Калика внимательно посмотрел на него, будто раздумывая, а потом обронил: - Раньше меня звали Радомиром из Степного Гая. Ныне же я вроде призрака. Вдруг Терн оживился, словно едва оперившийся птенец, почувствовавший солнечное тепло после холодного дня, и заметил: - Я как-то был в Степном Гаю. Тогда в городе еще носили траур. Мало что помню, но княгиня точно красоты неописуемой. Грустная полуулыбка коснулась губ Радомира. - Она всегда слыла первой красавицей города. Разговор сошел на нет, а солнце тем временем закатывалось за горизонт. Костер понемногу тлел, посылая в небо облака сероватого дыма, и сон понемногу разморил путников. Берлога оказалась просторной, так что трое легко могли улечься, вытянувшись в полный рост и при этом не касаясь друг друга. Разложенная когда-то мудрым зверем солома на полу служила чем-то вроде тюфяка, так что устроились все с удобством. Через несколько минут после того, как лег, Яромир уже тихо посапывал, завалившись на бок - вот что значит богатырский сон! И до утра его теперь вряд ли разбудишь, только если очень уж постараться. Калика Радомир тоже устроился на соломе, свернувшись клубочком, а вот к Терну сон никак не шел. Он лежал на спине, глядя в земляной потолок берлоги, и гадал, где сейчас бурый мишка, устроивший такое удобное место? Может, в такую глушь забрели охотники, или есть просто стало нечего, или медведь был настолько уж стар, что ушел куда-нибудь подальше от родной берлоги, чтобы тихо умереть? Солома вдруг зашуршала, словно кто-то шевелился и точно: стоило Терну чуть скосить взгляд, как он заметил, что Радомир осторожно поднимается с земли. - Ты куда это? Калика резко крутнул головой, оборачиваясь на звук, а после сообразив, кто это говорит, спокойно объяснил: - Пора мне. Я вчерась на закате дива видел. Холодный пот выступил у Терна на спине - уж он-то знал, что такое див! Да, старик Гостомысл, заметив любую птицу, старался отвернуться, будто никогда на нее не смотрел, а все потому, что дива он страшился больше, чем всех темных тварей вместе взятых. Див-то сам по себе и не злой - кто ж виноват, что таким его боги создали? - а только тот, кто его увидит, дольше трех дней на этом свете не удержится, и в том не птица повинна. Судьба ее - быть предвестницей скорой смерти, а не ее причиной. - Как же видел ты дива? - А будто прозрел на мгновение: темнота и вдруг огонь синий разлился, и четкий силуэт птицы, красивой, что не расскажешь. Но Терн не унимался: - Так то может привиделось только. - Нет, - покачал головой Радомир, - то взаправду было. А то бы сокол мой - верный буревестник - не бросился б меня защищать, а он бросился. Смерть пришла и уж рядом бродит. А жизнь моя никчемная, так что и прощаться с ней не жаль. Коли увидал дива, готовься в путь в один конец, и ничего тут не попишешь. Переубеждать калику Терн ни за что бы не стал, но вот вспомнился ему Гостомысл, о котором уж кроме него, наверное, и не помнит никто боле. А все оттого, что скрытный был да о себе не рассказывал - все порчи боялся. Вот и Радомира забвение ждет, ведь кем бы он в прошлой жизни ни был, ныне же одинокий бродяга-отшельник мало кому интересен. - Пусти меня, Терн, - попросил калика так проникновенно, что едва можно было отказать. - Хочу в последний раз послушать, как лес ночами шумит, а звезды по небу вниз скатываются. Утром я уж не жилец буду. - Пущу, - согласился Терн, но тут же добавил: - Только ты сначала расскажи, кем ты был раньше и отчего сейчас скитаешься по лесам. Тяжело вздохнул калика, устроился на полу поудобнее и начал свой рассказ: - Ну, слушай.