***
В доме уж все, кроме Горислава да Радомира, спали - вон, даже Любочад прикорнул, склонив голову на сложенные на столе руки. Чадил свечной огарок, слабо освещая лица двух братьев - ночь коротка, когда о многом нужно поведать. - Слыхал я от тех, кто у княжеских покоев в караулах стоит, кто таков этот иноземец, - опираясь подбородком на руку, рассказывал Горислав, почти не глядя на склонившегося к нему брата. - Звать его Ульф - волк на их наречии - и приплыл он из страны за Варяжским морем. Вроде бы как он князь в своей земле - конунгом, кажется, зовется - и здесь оттого, что посватался к Венцеславе твоей с месяц назад. Мол, поговаривают, что княже давно хотел дочку заморскому конунгу отдать, да что-то не ладилось. В женихи сначала брата этого Ульфа прочили, так он помер - теперь вот младшой решил жениться. Слушал Радомир, затая дыхания, и будто во сне доносился до него голос брата, незатейливо повествующий о новом женихе княжны. Всхрапнул рядом Любочад, зевнул и поднял вдруг голову с рук. - Чего это вы, сидите еще? Спать давно уж надо. - Да погоди, Любочад! - отмахнулся Радомир и обратился к среднему брату: - Дальше давай, дальше! Видно не только свистеть да по харчевням шататься научился Гореслав в княжеской дружине - талант рассказчика ой как ценился в воинских рядах - потому как говорил он ясно да понятно, без неуместных прикрас. - Княжна уж давно их язык знает - сначала для одного жениха учила, а теперь с другим беседы ведет. В общем, как только Ульф этот гонца прислал, мол, женой хочу Венцеславу сделать, так князь Путята тут же и побежал встречать зятька, только пятки засверкали! Нужен ты им больно безродный, хоть и с деньгами? А тут и конунг, и вроде как богат. Мир крутился перед глазами Радомира, словно в диковинном калейдоскопе, какой видал он однажды в южном порту, и единственное, что он смог сделать - тихо сказать, глядя прямо перед собой: - А Венцеслава ж как? Неужто все... пустое было? Тяжелая рука брата легла ему на плечо. - Говорю ж, дрянь она, а не баба. Теперь и Любочад, сжав его плечо, неуклюже пытался утешить: - Ты не убивайся так. Мы тебе такую жену найдем - во сто крат твоей княжны лучше! Вон, купца Малявы дочь - загляденье, а не девка! И долго еще чадила свеча, и лились утешенья и обещания, а Радомир думал только, сняла Венцеслава его подарок - золотое колечко - али нет?
***
Новое утро принесло Степному Гаю новые темы для судачеств: объявились в каждом закоулке княжеские гонцы, и понеслась по городу новость - всем велено собраться в полдень на площади. О чем пойдет речь, никто точно не знал, но догадок за несколько часов родилось море: князь Путята приказал долго жить, или кто еще из княжьей семьи кони двинул, а самые угрюмые заверяли, что племена кочевников подходят к городу, и жителям объявят о скорой осаде. Но, как бы там ни было, когда солнце оказалось в зените, на городской площади яблоку некуда было упасть. Только братья Лугиничи ведали, отчего народ собрали в этот день. Любочад и Горислав, не сумевшие отговорить младшего брата от вылазки, с обеих сторон прижали его плечами - не дай Всемогущий Даждьбог, что-нибудь выкинет! Конечно, на первый взгляд Радомир казался умиротворенным, но та сила, с которой он сжимал полу зеленого мятеля [2. древнерусская одежда, плащ], говорила об обратном. Вот загудела толпа - то князь с княгиней появились на специальном помосте, а за ними вышагивали младшая княжна Венцеслава под руку с молодым мужчиной. Смолкли все перешептывания, когда люди вместо Радомира увидали чужеземца, ведь именно муж княжны должен был стать следующим князем. Старший брат ее без вести пропал в морском странствии, а сестра в том году тихо умерла от гнойной ранки. Гробовая тишина растеклась по площади, и низкий голос князя Путяты громогласно возвестил: - Здравы буде дочь моя Венцеслава и ее жених - конунг Ульф! Ульф как ни в чем не бывало, прищурившись, с вызовом глядел на гудящую толпу. Когда шум чуть поутих, он вдруг заговорил - слова его переводил сам князь Путята: - Славный народ Степного Гая! Поприветствуйте меня так же тепло, как встречают своих любимых внуков старики, ведь следующим править вами стану я и уважать вас буду, как внук уважает деда. Но вместо восторженных криков он дождался только негодования - никого не прельщал иноземец на троне. - А как же Лугинич? Первого жениха куда дели?! - то и дело доносилось до ушей владетельных господ. - Зачем нам этот, когда другой был?! Кто-то из мальчишек даже умело запустил в княжну гнилым яблоком; девица взвыла и поспешила спрятаться за спиной жениха. Качнулись вдруг старшие Лугиничи - то Радомир, с силой пихнув их в бока, летел к помосту. Толпа расступалась пред ним, и через мгновение он стоял уж на помосте. - Слушайте, жители Степного Гая! Вина моя, но не измена! Не я привел к вам чужеземца, но все ж повинен в том, что не разглядел гниль в княжеском доме да не поведал о том. Заклокотала толпа, словно каша в горшке под крышкой, но стража вдруг обступила Радомира с двух сторон и, будто сцапав в железные тиски, за руки потащила прочь. Видел Радомир, как пробираются к нему братья, и как оттесняют их ратники. Гореслав уж было одному дружиннику глаз подбил, другому прицелился в челюсть, но толпа поглотила его, унося подальше. Очнулся Радомир уже в темнице, на холодном земляном полу, почувствовав, как мышь-полевка обнюхивает его пальцы. Через узкое не зарешеченное окошко - руку с трудом просунуть можно - прокрался в кромешную темноту солнечный свет, и, когда теплые лучи ко Снова потекли дни. На четвертый Радомира снова взяли под руки и вывели на ту же площадь: народу опять собралось порядочно. В толпе Радомир отчаянно искал братьев, но то ли их все еще не выпускали из дома, то ли затерялись они среди людей. Его силой поставили на колени, и громогласно возвестили: - Радомир, сын купца Лугини! Ты обвиняешься в заговоре против княжеского дома, и будешь изгнан вон из нашего города. В толпе кто-то облегченно вздохнул, услышав такой мягкий приговор. - Но перед тем, как тебя с позором выставят за ворота, в наказание за излишнюю дерзость ты будешь ослеплен. И снова его покрепче взяли под руки, чтоб не брыкался. Народ заголосил, словно это каждого из них насильно удерживают на площади, но потом вдруг смолк - кровожадность, дремлющая в каждом, проснулась в этот миг. Иначе зачем устраивались бы публичные казни, если люди не получают от этого хоть малой толики наслажденья? Зверь внутри порой сильнее нас самих. Княжеский лекарь приподнял ему подбородок, и какая-то прозрачная жидкость полилась ему на глаза. Последние, на кого он успел взглянуть - княжна, рисующая пальчиком - тем самым, на котором до сих пор блестело подаренное им колечко - замысловатые узоры на груди конунга. Сначала боли не было, но потом она накатила такой волной, что Радомир закричал, а после вдруг спала. Мир превратился для него в одно черное пятно. Его подняли на ноги, несмотря на то, что он не чувствует пространства и не понимает, кто рядом. Пока через весь город его вели к воротам, Радомир отчаянно мотал головой, надеясь увидеть хоть смутное облачко. Потом его толкнули, а до ушей донесся стук запираемых ворот. У него больше не было прошлого имени, как и будущего. Все, что осталось - грязный зеленый мятель с отцовской резной пряжкой - и как только не отобрали? И брел он вперед, не видя ни дороги, ни солнца, ни деревьев. В первом же городе, до которого с трудом добрел, сторговал он в обмен на пряжку ловчего кречета и тут же расспросил торговца, какие новости в округе. И торговец с радостью поведал, что князя Путяту сам Царь Великой Птицы приказал за жестокость излишнюю титула лишить и вместе с зятем и дочерью отправить восвояси. - А что ж такого совершил он? - как ни в чем не бывало, спросил Радомир, поглаживая кречета по голове. И ничего не подозревающий торговец охотно отвечал: - У дочки его жених был из местных, а князь, ничего не сказавши, поменял его на варяга. Ну, жених рассвирепел - известное дело - да и стал при всем честном народе объявлять, что князь город иноземцам отдает. В том его потом и обвинили - мол, с кочевниками сговорился, осаду помогал готовить. Ослепили того жениха да выгнали из города. Семья его, говорят, после такого по швам треснула: отца схоронили, а братья разъехались в разные стороны. Вот такая вот быль. Но ничто уж не трогало Радомира - ни смерть отца, ни братья. Что ему до людей, когда сам он уж одной ногой на том свете?