Но Радомир не обратил на это внимания.
- За те года, что я живу слепцом, кое-что важное стало мне ведомо - ночь не так страшна, как люди. Солнце взойдет и растворит все полуночные кошмары, а вот сумеет ли оно прогнать зло из человека?
И Терн молча отступил, пропуская калику к выходу - ему нечем было возразить. Ночь и правда темна, и в ней таилось море ужасов, но травников тысячи лет учили, что мрак - это плащ, защита от ненастья и лишнего внимания. К счастью ли, к беде ли, но этой премудрости Терн так и не усвоил.
Снаружи стал доноситься уверенный голос, приглушенный толстыми стенами берлоги:
- "Дороги ведут к одному, -
Сказали когда-то мне, -
К предательствам и вранью,
К ножам холодным в спине.
И миром не боги правят, а месть -
Кто думал иное - дурак.
Кто выбрал себе оружием лесть,
Тот в жизни большой мастак".
Прислонившись спиной к пахнущей сыростью земляной стене, Терн прикрыл глаза и вслушался. Ставши невольным свидетелем то ли исповеди, то ли прощания обреченного человека с жизнью, - а в том, что Радомир вскорости умрет, сомневаться не приходилось - Терн почувствовал себя случайным прохожим, заставшим горькое расставание сына с матерью, где третий неизбежно становился лишним.
- Я верил сначала, я слову внимал
Людей, что мудрее меня.
И только мой сокол меня сберегал
От жала лихого вранья.
Я честно по правде стремился их жить,
Но сердце иным рождено:
Оно не терпело, ведь радость творить -
С рожденья мое ремесло.
В дальнем углу Яромир перевернулся набок, потянулся, причмокнул во сне губами - как лошадь, честное слово! - но не проснулся.
- Я правду свою и хранил, и берег,
И счастье нес людям сквозь тьму.
Меня ж тот народ на скитанья обрек -
За что, до сих пор не пойму.
И вот для меня каждый день теперь - ночь,
Я более уж не купец.
Торги с жизнью стало вести мне не в мочь -
Страданьям грядет конец.
***
Посеребренный месяц взошел над Священной Дубравой, расплескав свой холодный свет по всей земле. Голубоватое свечение проникло и сквозь резные ставни, и на полу в горнице Лады выступил рисунок, созданный всевозможными трещинками в деревянных половицах.
Сама Лада, накрывшись пуховым одеялом так, что один нос выглядывал, смотрела на лунный свет и пылинки, кружащиеся в воздухе. Под кроватью вдруг зашуршало, а потом из-под нее высунулась острая мордочка.
- Тоже не спится? - спуская руку с кровати, чтобы погладить лисенка, сонно спросила Лада. - Ну, тогда иди сюда.
Лисенок в мгновение ока вскарабкался на кровать - даром, что лесной зверек - и забрался под пуховое одеяло. Оказавшись в тепле, он распушил хвост и, прижавшись к человеческому боку, свернулся клубочком.
Лада только улыбнулась:
- Хитрый ты. Я-то думала, полежишь со мной, а тебе лишь бы в тепло - тут же захрапишь!
Лисенок уже дремал, и ему было не до людских разговоров.
Осторожно, чтобы его не разбудить, Лада поднялась с кровати - деревянные ножки протяжно скрипнули - и подошла к окну. Быстро расправившись с крючком, она распахнула ставни: видно было, как выплыл из-за деревьев серп месяца, а кудрявые облака расступились, давая звездам показать себя и посверкать в эту дивную ночь - тоже Купальскую. Вот сейчас соберутся парни и девки, пойдут рыскать по всем дальним закоулочкам, заглянут под каждый кустик, лишь бы найти волшебный цветок папоротника.
Говорят, что он укажет клад, а если очень сильно захотеть, исполнит любое желание, хоть самое невозможное. Оттого и прячут его лесные духи, чтобы злой человек не набрел да не пустил все кувырком одним глупым желанием. Каждый год бродят молодые витязи по лесу, но никто не признается, нашел он цветок али нет.
Долго думала Лада, прежде чем начать одеваться: на синий сарафан сверху накинула теплый пуховый платок, на ноги натянула сафьяновые сапожки, а потом уж было шагнула к двери, но остановилась у сундука. Как зачарованная, глядела она на бивший из-под крышки голубоватый свет, прежде неведомый.
Тогда подняла она крышку, но свечение шло откуда-то из глубины - пришлось перерыть половину сундука, прежде чем нашлось волшебное зеркальце, завернутое в тряпицу. Впервые Лада видала, чтоб зеркальце это так светилось. Осторожно сняв ткань, она поглядела на ровную зеркальную поверхность - ничего - но все же не положила зеркало на место - авось пригодится. Потому что твердо намеревалась Лада отыскать волшебный цветок.
***
"Ночь темна и таит в себе темных богов, рыскающих в поисках светлой души. Опутают, словно кокон, отвратят навек от всего светлого, что есть в жизни: от семьи, любви, дружбы, да поселят внутри недобрые помыслы. И позабудет тогда разум самое главное, что человека человеком делает, и не во власти светлых богов повернуть уж все вспять. Остерегайся бродить ночами по чужим лесам, где духи предков не в силах сберечь тебя". Так вечерами говаривала кухарка, когда Яромир, в тайне от родителей, вместе с другими ребятишками приходил послушать ее сказки. Тогда нечего было бояться: жар печи надежно хранил от злых духов, не смевших коснуться священного огня. Но сейчас, когда костер у берлоги затушили, а среди ельника завывал ветер, косматые лапы ночных страхов протягивались все ближе и ближе. И Яромир никогда бы не подумал, что в нем живет настолько трусливая душа - сердце скатилось куда-то вниз, стоило только пронзительному волчьему вою разрезать темноту. Так зверь возвещает всему лесу, что выходит на охоту, и не поздоровится тому, кто попадется ему на пути. Но было в этом что-то злое и темное, непохожее на обычного зверя. Солома вдруг ни с того ни с сего стала колоть бока сквозь рубаху, и даже подстеленный плащ не помог. Не вытерпев этой медленной пытки, Яромир приподнялся, оперевшись на руки, и огляделся. Хоть в берлоге было темно, ему все же удалось различить силуэт чуть поодаль, и это его насторожило - ведь кроме него здесь должны спать еще двое. Встать в полный рост в берлоге не удавалось, поэтому Яромир пополз в сторону, пока спящий человек не оказался прямо под носом. Только прищурившись получилось определить, кто это: Терн или Радомир. Но если первый мирно сопел, закинув руку за голову, то второго нигде не оказалось. На первый взгляд волноваться было нечего - мало ли на сколько и по какой нужде калика покинул берлогу - но в ушах у Яромира все еще гудел, множась, но не приглушаясь, волчий вой. И снова зашумел лес, закачались папоротники над берлогой, а потом все стихло, пока напряженную, словно натянутый над пропастью канат, тишину не разрезал человеческий крик, душераздирающий, отчаяный. От него Терн проснулся и, проводя по лицу ладонями чтобы смахнуть дрему, нечетко пробормотал: - Выпи здесь очень уж громкие, - и он снова собрался завалиться спать, но Яромир резко рванул его за руки вперед, "усаживая". - Сколько тут верст до ближнего болота? Человек это, - покачал головой Яромир. Крик вдруг повторился, но звук отдалялся и становился тише. Как в тумане Яромир одним рывком поставил Терна на ноги - травник покачнулся и больно стукнулся лбом о земляной потолок - и бросился вон из берлоги. Оказавшись снаружи, он, ни минуты не раздумывая, бросился в лес, откуда продолжали доноситься странные звуки. Может, будь он сейчас один, повернул бы назад, спрятался бы в берлоге, как трусливый заяц, но за спиной раздавались шаги Терна, отчего-то придающие уверенности. Сучки цеплялись за одежду, а рубахи, словно решето воду, пропускали через себя холодный ночной воздух - кожа мигом покрылась мурашками, но еще и от леденящего кровь ужаса. Потому что в нескольких десятках шагов от дерева, у которого они остановились, стоял озаренный лунным сиянием волк, опираясь лапами на поваленное дерево. Крупнее зверя Яромир в жизни никогда не видел - в этом он готов был поклясться на чем угодно. Волк примерно с небольшую корову - да за такой трофей многие месяцами бы бродили по лесу! Но не размеры зверя страшили и леденили душу, а то, что лежало перед ним: белели грязные человеческие одежды, а алые пятна крови, разлившейся по траве, казались нереальными. Волк чуть отодвинулся, и луна осветила лежащее на поваленном дереве тело - в том месте, где кончается лесенка ребер и начинается брюшина, плоть насквозь пробила толстая ветка. Обломанные сучки валялись на груди несчастного, и волк, осторожно слизывающий с раны кровь, не касался их. - Радомир... - пораженно пробормотал Терн, и от этого шепота, коснувшегося уха, Яромира замутило. От осознания того, что в волчьи лапы попался их недавний знакомый, становилось дурно. А волк, будто почуяв присутствие чужаков, медленно повернулся: глаза его, сверкнувшие в ночном свете, плохо были видны издалека, но все равно стало ясно - зверь их заметил. "Вот, сейчас бросится, - чувствуя, как заходится сердце, твердил сам себе Яромир. - Нужно бежать, или лезть на дерево, или..." Но двигаться он был уже не способен. Когда волк сделал в их сторону несколько шагов, Терн потянул Яромира за рукав и с нажимом прошипел: - На дерево лезь! Но кровь застыла у Яромира в жилах, и тело все будто превратилось в сплошную кость. На мгновение ему почудилось, что волк совсем близко, и его почти человечьи глаза с интересом глядят на него. Но дурман рассеялся, а зверь, к радости и удивлению Терна с Яромиром, в п