Сказ о перевертыше
Старая история та. Случилась она уж не помню где. Но в месте том стояла гора, змей сплетенных напоминающая. А в тени горы той, маленькая деревня стояла. Хорошая та деревня была. Тихая, ото всех городов вдали. Леса да склоны, зайцы да тетерева. Ох и жаркое выдалось то лето. Селяне черпали со дна мутную воду, втаптывая в пыль мыльнянку у каменного, покрывшегося мхом, колодца. Всё другой рыть собирались, да не успели.
Пришла беда. Завелся в лесах волк-людоед.
Он напал неожиданно и унес в лес сына мельника. Второй жертвой была дочь батрака. Третьей ждать не стали.
Десять крепких мужчин отправились в лес, но волка не сыскали. Да и откуда ему взяться, волку-то, не водились они в тех местах. Не приметили ни следов, ни самих серых. Вернулись охотники ни с чем, да одного не досчитались – Митяя, мельника, чей сын первым исчез. А кто видел гибель его, поведал про зверя, на две лапы вставшего. И будто причудилось тому, не волком зверь был поначалу, а человеком.
Так и пошла молва, будто лютует не зверь обычный, а человек обратившийся. И не стало покоя в деревне. Забегали жители у полуразрушенной молельни. Сосед соседа подозревал, друг – друга, отец сына, и кончилось всё в пламени гнева, когда пожрал людоед целую семью, да мужа одного оставил. Мужа того – Колиму – на костер привели, да так и сожгли, словно в жертву зверю, а может и богам, но ни тот, ни другие не приняли души безвинного, и нападения людоеда не прекратились.
И вот тогда, словно на запах сгоревшего мяса, к пепелищу с остатками костей вышел чужак.
Он вошел в деревню молчаливой тенью, как вошел бы вернувшийся домой солдат с клеймом позора. Да не было давно войны, а у этого человека дома в тех краях. Острые черты лица, словно у скульптуры, высеченной мечом, испугали людей. Словно наглый любовник, рыщущий в хозяйской спальне, этот чужак обошел каждый дом и воротился к пепелищу.
Ни один деревенщина не вышел к нему узнать о причине, которая привела чужака в их деревню, и ни один не взял оглоблю, желая прогнать незваного гостя. Даже из окон видели они кожаную броню с серебряными нашивками, арбалет у пояса, и знак отличия рода, небрежно болтавшийся на шее. В их места пожаловал знатный господин. По одежде судить – охотник.
Староста деревни – Севан, обязанный встречать подобных господ – вышел из большого дома и направился к путешественнику, но, подойдя, не смог и слова вымолвить, застыл истуканом под пронзительным взглядом чужестранца. Будто обычный батрак, снял староста шапку и, словно нечестный торговец, пойманный за руку, замямлил:
— Знатный господин, обязаны чем Вашему прибытию мы? Люди мы бедные, брать с нас нечего. А коли Вы не за монетою? Коли гость Вы, али на охоте заплутали? В доме моем ночь переждите, а поутру лошадь возьмите, да домой воротитеся.
Гость молчал, чем нагонял таинственности и страху, заставляя старосту пятиться. Ни слова не вымолвив, указал гость на пепелище. Тут старосту аки пыткам подвергли, все рассказал, ни слова удержать не смог:
— Что делать было нам? Без вины мы, а такой напасти подверглися. Зверя лютого изловить не смогли, Колиму с волком попутали. В лес уж скотину вести начали, а оборотень распроклятый всё людей пожирает.
Таинственный знатный господин заговорил, и, о ужас, таким хриплым голосом, будто и нечеловеческим вовсе:
— Накорми меня. Уложи спать. Утром схожу, — почудилось, будто господин зло осклабился, — посмотрю на вашего оборотня.
Затрясся староста. Подогнулись у него колени. Как же страшен этот гость! На оборотня в одиночку идти собирается. Что делать, повел он его в свой дом, открыл дверь, и аж побелел. В доме его все целы: и жена, и сын, и дочка, и внуки – все целёхоньки. Уж не подумал бы люд и гость на него, да следующим на костер не поволок.
Пугающий чужак подходил хищно и медленно. Всех детей от дверей словно ветром сдуло, а девки едва под лавки не забрались, старшие бабы и мужья их за сердца похвастались, когда вошел он. Зря тревожился староста, дела чужаку не было до целехоньких девок и детей. Гость хотел есть.
Ел гость много мяса: с костями, жилами и хрящами, птицу и свинину. А другой пищи будто не видел. И подумать бы, что в дом зверя привели, так нет – ел чужак манерно, по-господски: вилкой, с тарелки, с подложенной на коленях салфеткой.
С хозяевами более и словом не обмолвился, до самой ночи молчал, а как свет за окном померк, так в хозяйской спальне улегся.
Утром чисто не было гостя: когда ушел – до петухов; куда ушел – никто не видел. К обеду вернулся. Молчаливый, пугающий, задумчивый, чужак опять-таки остановился у пепелища. Походил вновь у домов, попугал своим чужестранным лицом деревенщин, и сызнова в дом старосты – есть. И вновь много ел он мяса.