Дийк потянулся к родному голосу — всем своим существом, в котором затеплилась надежда. Крохотная и слабая, она могла в любой момент исчезнуть, и он взмолился: «Говори, говори, Лелечка, пожалуйста!..»
Словно услышав его немую мольбу, она продолжала:
— Сегодня вечером я иду с подругой в кино. Как жаль, что ты не сможешь составить нам компанию! Вот Анатолий Семенович говорит, что все это глупости, что ты меня не слышишь и бестолку с тобой говорить. Что ты не человек, а «овощ». Просто плоть — без души и мыслей. А я ему не верю. Я знаю, что ты живой и с тобой нужно разговаривать. Это очень важно…
Запах лаванды пробился сквозь зловоние. Он становился все ярче, и зловоние мало-помалу растворилось в нем. Звон также утих. Зато голос Лели зазвучал отчетливо:
— Он вообще козел, знаешь: пристает ко мне, когда рядом никого нет. Руки потные, лысеть начал… да он мне в отцы годится! Намекнул, что, если не уступлю ему в ближайшие дни, он добьется моего увольнения. Пусть увольняет: зарплата здесь мизерная, а работы вагон. Не заплАчу. Запросто смогу себе что-нибудь получше найти! Вот только одна проблема: привязалась я к тебе, Лешик. Кому — если погонят меня отсюда — буду сказки читать, горестями своими делиться?.. Ладно, не будем о противном. Тот фильм, на который я иду сегодня с подружкой, называется «Я знаю, кто убил меня». Это новый триллер, мне его один приятель посоветовал. А ты любишь триллеры? Или предпочитаешь «лавстори»?..
Дийк почувствовал, что его левая нога лишена одеяла — пятку овевал сквозняк. Он понимал, что нужно открыть глаза — но медлил. Боялся, что не сможет этого сделать, не получится — как прежде, в своих тягостных снах.
«Была не была!» Он резко поднял веки. Они послушались.
Дийк смотрел на белый больничный потолок, а потолок вглядывался в него. Он повернул голову. Леля стояла спиной к нему и переливала что-то зеленоватое из одной пробирки в другую.
Когда он кашлянул, чтобы прочистить горло, она уронила обе и порывисто обернулась.
— С тобой бы я пошел даже на «лавстори». Но триллер заманчивее.
Реальность — цвет белый
— Как вас зовут?
Пресловутый Анатолий Семенович оказался низеньким дядькой с залысинами, стыдливо прикрытыми тремя рыжими прядами. Знакомый голос — уверенно-приторный, был столь же противен, что и в снах. (Да нет же, не в снах — в реальности. В самой настоящей реальности.)
Дийку очень хотелось сказать правду — о себе, о сотнях миров, которые он посетил, но он знал, что делать этого не стоит. Хотя он плохо представлял все последствия, но догадывался, что вряд ли они окажутся для него благотворными.
— Не знаю.
Говорить было трудно: словам приходилось заново привыкать к гортани, языку и нёбу.
— Ну что ж, значит, пока вы останетесь Алексеем. Это имя ничем не хуже других. Скажите, вы что-нибудь помните из вашей прошлой жизни? Все, что угодно: имена родителей, цвет глаз любимой девушки, какой краской были выкрашены стены у вас в туалете — ну хоть что-нибудь?
«Я помню сотни рассветов и столько же закатов. Еще я помню, что солнце может быть зеленым, а дорога бесконечной…» Но вслух Дийк — нет, теперь уже Алексей — произнес другое:
— Нет, ничего не приходит в голову. Совсем ничего. Скажите, доктор, когда я смогу выйти из больницы? Я пришел в сознание. Я отлично себя чувствую.
— Помилуйте, голубчик, чем дольше вы здесь пробудете, тем лучше для вас! Нам так и не удалось выяснить, кто вы и откуда. То, что вы вышли из комы, в которой находились больше года, — чудо. Самое настоящее медицинское чудо! Но у вас почти полная амнезия, и я, увы, не могу гарантировать, что память когда-нибудь к вам вернется. Вам придется начинать жизнь с нуля, с чистого листа, и я хотел бы, чтобы вы поговорили с нашим психологом. Иначе выход в реальный мир может нанести вам тяжелую психологическую травму.
— Мне не нужен психолог. Я прекрасно осознаю собственное положение и вполне готов к вытекающим из него трудностям. Память моя пострадала, но рассудок жив и здоров, и я не думаю, что он треснет при столкновении с реальностью.
— Мне бы ваш оптимизм! — укоризненно хихикнул доктор. — Впрочем, ваш настрой позволяет надеяться на лучшее, не скрою. Хорошо, денька через два мы вас выпишем, раз вы так настаиваете. Да, вот еще что: с вами хочет пообщаться один человек. Тот, кто оплачивал ваше лечение, благодаря кому вас не отключили от аппаратуры жизнеобеспечения.
— То есть тот, благодаря которому я оказался в коме? — уточнил Алексей с усмешкой.
— Можно выразиться и так. Но я бы на вашем месте воздержался от негативных установок. Каков бы ни был его изначальный поступок, но, сбив вас, этот господин повел себя очень достойно. Он мог уехать, скрыться с места аварии, оставив вас умирать — все произошло ночью, без единого свидетеля. Кто виноват в ДТП — вы или он — во мраке, в тумане. По его словам, вы резко выскочили на дорогу, и затормозить было невозможно. Уголовное дело не завели — следовательно, его доводы сочли убедительными. Нет, он поступил весьма и весьма благородно! Особенно, учитывая наше жестокое время, в котором выживает самый сильный и самый бездушный. Заметьте, даже сейчас, когда опасности для жизни больше нет, этот достойный человек продолжает беспокоиться о вашей судьбе — что не может не вызывать благодарности.
— Можно мне самому решать, к кому испытывать благодарность, а к кому нет? Если этот человек жаждет со мной поговорить, я готов. Но не ждите от меня слез умиления и придыханий бесконечной признательности.
Анатолий Семенович изобразил на лице улыбку понимания и печали и слегка потрепал его по плечу, отчего Алексей почувствовал чуть ли не дурноту. То ли он отвык от людских прикосновений вообще, то ли именно доктор отчего-то вызывал отвращение.
— Тогда я позову его: он дожидается в холле. И все-таки вы не правы — хорошего человека видно сразу. Он хороший человек!
С этими словами доктор вышел.
Интересно, на кого похож его благодетель? Говорят, состоятельный мэн изредка навещал его, но голоса он почему-то не слышал. Его не было в картотеке его снов. Ни голоса, ни запаха. Приходил и молча сидел? Набычившись, с толстой золотой цепью на шее, с квадратным охранником, замершим в дверях?
Дверь открылась, обнаружив, что Алексей полностью ошибся в своих предположениях. Цепи не было, телохранителя тоже. Крепкое, но уже начинавшее расплываться тело вошедшего было влито в не броский, но явно дорогой костюм. Тонкий горьковатый парфюм не был навязчивым. Ничем не примечательное и даже простоватое лицо. Очертания подбородка и губ производили впечатление спокойной добродушной силы, в небольших внимательных глазах теплились ирония и любопытство.
Анатолий Семенович, семенивший за гостем, казался на его фоне подобострастно-приниженным, сдувшимся. Чтобы не выглядеть так же, пациент, не осознавая того, вздернул подбородок и расправил плечи. Этот жест не укользнул от вошедшего, и тот усмехнулся едва уловимо.
— Вы не могли бы оставить нас наедине? — обернулся он к доктору. — Когда вы понадобитесь, я вас позову.
— Конечно, конечно! — закивал тот. — Да вы присаживайтесь!
Он шаркнул стулом, придвигая его к постели, постоял несколько секунд, словно раздумывая, не склониться ли напоследок в почтительном поклоне, затем торопливо вышел.
Гость между тем подошел к столу и кинул на него папку с бумагами. Он странно двигался: словно боялся наступать на ноги и оттого ставил ступни аккуратно и осторожно. Его голоса Алексей определенно не слышал прежде — иначе бы запомнил: он слегка картавил и сглаживал, округлял отдельные буквы, отчего слова приобретали не присущие им изначально переливы.