— Я сам смогу о себе позаботиться. И сейчас, и потом.
Разговоры с Натальей давались ему с огромным трудом. С психиатром он старался сохранять ясность суждений и речи. Он не очень-то доверял ее словам, что против его воли никто не станет забирать его в больницу. Наталья запросто вызовет санитаров и с чувством выполненного долга спровадит его туда, где его будут накачивать сульфазином и аминазином и привязывать ремнями к койке. Она сделает это, не задумываясь, стоит ей увидеть воочию приступ его безумия. А они случались все чаще. Во время подобных приступов он мог забыть человеческий язык и подвывать по-собачьи или глухо мычать.
Наталья была права: опасности для окружающих он не представлял. Вся агрессия обращалась вовнутрь, на себя самого. И еще, как ни странно, ни разу он не подумал о смерти, как об избавлении. Ни разу не пожалал ее. Потому, видимо, что подсознательно давно понял: смерть не есть избавление, не есть покой. Как и кома. Всего лишь продолжение пути — бесконечного и бесцельного.
Он забыл, как выглядят улицы, деревья, как пахнут молодые тополиные листья. Еду заказывал на дом по телефону, уже готовой, чтобы не ползать лишний раз на кухню. У него отросли волосы и борода, но как он выглядел, ему было неважно — он давно не приближался к зеркалу. Спал не раздеваясь, в свитере и джинсах. Оттого что ползать все-таки приходилось — в туалет, они быстро обтрепались, и с виду он не отличался от классического бомжа.
Дважды дал знать о себе Станислав.
Первый раз — в конце апреля, но не лично — пара молчаливых мужиков втащила в его квартику инвалидное кресло. Удобное, европейского производства. Отпала нужда ползать, но Алексей и не подумал благодарить: по большому счету, ему уже ничего не было нужно и важно. Он даже не стал переодеваться из своего рванья.
Второй раз Станислав пришел уже сам, в мае. Они не виделись с той единственной встречи в больничной палате. Он ничуть не изменился — такой же ухоженный, со вкусом одетый, насмешливо-равнодушный.
Поздоровавшись и не проронив ни слова относительно закрашенных окон, он поставил на стол два больших пакета и принялся выгружать еду.
— Я не нуждаюсь в подачках!
Станислав не ответил. Вывалив все, он присел на стул и закурил.
Алексей подкатил к столу и принялся заталкивать коробки и пачки обратно в пакеты.
— Забери! Мне тяжело лишний раз спускаться до мусоропровода.
— Кресло ты взял.
Алексей рывком вышвырнул тело из металлической конструкции, больно ударившись локтями об пол.
— Выкатывай!
— Гордый, значит. Гордый, но слабый. Забавное сочетание, не находишь?
— А твое-то какое дело? Если ты пришел выселить меня — что ж, я готов. Забирай ключи. Правда, стоило сообщить заранее.
— О чем ты? Не в моих правилах нарушать данное раз слово. Квартира твоя — еще в течение полутора лет, — Станислав протянул руку и, подождав, пока валявшийся на паласе Алексей с неохотой ухватится за нее, помог водрузиться в кресло. — Так-то лучше. Смотри, что я принес! — Он выловил из груды продуктов бутылку дорогого коньяка. — Может, посидим, как мужчина с мужчиной?
— Зачем тебе это? Прости, никак не могу уловить твоих мотивов.
— Почему бы тебе не поверить, что я просто заработался, устал и хочу расслабиться? Хочу выпить в компании хорошего и неглупого человека.
— Я не верю тебе.
— Мне, собственно, плевать, веришь ты или нет. Разливать ты будешь? Или мне этим заняться?
Алексей не ответил. Неторопливо откупорив коньяк и сходив на кухню за стаканами, Станислав разлил золотистую жидкость.
— Вообще-то, я не совсем искренен: повод есть. Полтора года поисков все-таки увенчались успехом. Пришел ответ на один из многочисленных запросов. Из Ужгорода. Оказывается, ты оттуда — а по говору не скажешь. В наш город приехал по делу, но на вокзале увели все деньги и документы. А тут и я подвернулся — со своими проблемами и взбесившимся мерсом… Ты здесь лишь полдня обитал — потому и знакомых завести не успел.
— Как скучно и не романтично, — усмехнулся Алексей. — Я-то надеялся на что-нибудь острое и криминальное.
— Увы. Вполне законопослушный гражданин оказался. В Ужгороде у тебя мать. И жена — она, правда, вдовой себя уже считала. Но замуж еще раз выскочить не успела. Зовут тебя не Алексей Лазарев, как можно догадаться. Настоящее имя…
— Стоп! — Алексей ударил кулаком по столу, так что недопитый коньяк взметнулся в стаканах. — Не смей называть мне мое прошлое имя. Меня зовут Алексей. А до этого звали Дийк. Иных имен нет и не будет.
— Чудак, ты не понимаешь. Ты не безродный больше, не жалкий бомж. У тебя есть родной город, мать, жена. Свое дело, свой дом. Тебя зовут…
— Я же сказал, ни слова! Ты плохо понимаешь по-русски?!..
— Объясни. Вдруг да пойму?
— Хорошо. Считай меня исключительно благородным: не хочу навязывать на шеи матери и жены спившегося инвалида. Подходит такое объяснение?
— Вполне.
— На самом деле эгоизма в этом больше, чем альтруизма: не хочу никаких обязательств, никаких связей и привязанностей. Не хочу знать, что было у меня в прошлом: скольких я обманул или предал. К черту! Мне хватает настоящего…
Алексей плохо запомнил окончание этого вечера. В памяти остались смутные обрывки разговоров. Кажется, пару раз накатило безумие, но Станислав не обратил на это внимания или умело скрыл свою реакцию. Еще он вроде бы ударился в пьяные воспоминания о своих странствиях, но даже тут собутыльник не кинулся к телефону набирать заветный номер «03».
Проснувшись, Алексей обнаружил себя головой на столе, разоренном и замусоренном. Гостя не было. Все тело затекло и нещадно болело — кроме ног, которых он как всегда не чувствовал.
Превозмогая похмельную ломоту в затылке, Алексей задумался о своем спонсоре. Интересно, зачем он с ним возится? Чего добивается на самом деле? Возможно, он просто хороший человек. Настолько хороший, что пытается это скрыть, изображая насмешливое равнодушие. В любом случае, с ним эта исключительная доброта пропала попусту. Известие о том, что у него есть имя, семья и родина, ввергло в ужас. Алкогольная же разрядка — не принесла ни облегчения, ни просветления. Зря только Станислав потратил коньяк и свое дорогое время.
Мертвым нельзя помочь. Их нельзя воскресить, нельзя сделать теплее или счастливее.
Но, с другой стороны, разве мертвые могут испытывать боль? Такую БОЛЬ…
После закраски окон у него осталось немного черной краски. Алексей выдавил ее на ладони и принялся ставить отпечатки левой и правой пятерни на всем, что попадалось под руку: стенах, диване, кастрюлях, собственном лице. На этот раз все совершалось не в приступе безумия — он вполне сознавал, что делает. Мрачный растопыренный отпечаток — метка беспросветного отчаянья — как нельзя лучше подходил к его состоянию.
— А ты, я смотрю, развлекаешься! Здорово ты придумал. А можно мне тоже? Только черную краску не хочу, мне бы что-нибудь повеселее — оранжевую, например. Или розовую.
Он даже не обернулся на звук знакомого голоса. Лишь стиснул зубы и пробормотал сам себе:
— Сгинь, исчезни! Я не намерен беседовать с приступом собственного безумия. Даже если этот приступ маскируется под тебя.
— Ну вот, приехали! Я столько отдала, столько пережила, чтобы попасть сюда, а он нос воротит! Я думала, ты будешь рад, думала, ты хоть чуть-чуть соскучился. А ты!.. — Она шмыгнула носом. Повздыхав, продолжила назидательно: — Вынуждена тебя разочаровать, мой милый. Я не могу уйти отсюда без тебя — у меня просто не получится. Так что, волей или неволей, но тебе придется меня терпеть. И Гоа, кстати, тоже. Если уж тебе совсем неймется избавиться от старых друзей, я бы попросила перенести нас в местечке поприличнее. А то здесь как-то слишком мрачновато. Дело вкуса, конечно, но, видимо, ты им не отличаешься.