Граф Г. полагал что следует делать какие-то путевые заметки, дабы оставить потомкам подобающее назидание и похвальный пример. В те времена многие великие путешественники не могли даже из Петербурга в Москву прокатиться чтоб об этом не написать что-нибудь глубокомысленное. Однако Михайлу все время отвлекало то одно то другое – лошадь иногда сбоила, Морозявкин требовал внимания и дорожных расходов, Лесистратова привлекала неожиданной красотой и грацией, словом некогда было и подумать о мемуарах.
Однако же граф чувствовал что потомки много бы извлекли из его жизнеописания, в котором было бы немало поучительного – и встречи с великими людьми, вельможами и поэтами, и необычайные приключения, вот только руки не доходили все описать. Морозявкин говорил что вполне готов взяться за мемуары графа самолично если уж у Державина с Крыловым все руки не доходят, но все же \Михайло понимал что столь беспокойному человеку нельзя доверять великое дело и придется пожалуй скрипеть пером самолично, хоть это конечно не вполне аристократическое занятие.
Графа ужасно утомила эта азиатская скачка, которая живо напомнила ему походы за золотом, устраиваемые жителями Северной Америки когда им надоедало воевать с англичанами и индейцами. Временами он даже не мог перекинуться парой слов с Морозявкиным или мамзель Лесистратовой, дабы скрасить столь утомительное путешествие. Однако же все возымевшее начало имело и конец, даже российская дорога. Проехали уж и Харьков, и Екатеринослав – и вот после днепровских вод показался славный губернский город Азов. Близость Малороссии говорила о том что скоро все потонет в весне и лете, но видимо специально чтобы позлить графа Михайлу лето не спешило.
Глава пятая, строительная
К счастью в Крыму и зимой, и ранней весной было не слишком холодно. Мягкий климат радовал то внезапным солнцем, то снегом, то дождем. В горах снегу было полно, и Ай-Петри в сиянье дымки голубой утопал в снежной перине, в которой вязли лошади и путники. Но южный дух накладывал свой неповторимый отпечаток на погоду и природу, очертания далеких гор и лесов, так что конечно особенно тосковать не приходилось. Деревья в ледяном уборе выглядели очень впечатляюще, а море зимой плескалось как-то особенно вальяжно.
Граф уже радовался было предстоящим променадам по набережной но к сожалению высокая цель их похода оставляла мало времени на наслаждение холодными морскими брызгами. И тут было море, и тут было конечно теплее чем в стылом Санкт-Петербурге, но все еще далеко не жарко. Почему-то сразу захотелось спросить грогу или на худой конец глинтвейну в местном кабачке. Он уже почувствовал себя Робинзоном, героем англицкого романа про необитаемый остров, и возмечтал взять в Пятницы Лизу или уж на худой конец Морозявкина.
– Ах что же вы так грустны, ваше сиятельство? – Лиза никогда не теряла оптимизма. – Мы уже на месте! Смотрите, какие горы, какое море – красоты неописуемые!
– Ага, непочатый фронт работ. Года три провозимся, не менее! И замерзнем все. Не будет в ентом году лета, вот вам истинный крест не будет… – Морозявкин безуспешно ожидал тепла и всю дорогу не расставался с казенным тулупом и своим треухом.
– Сие никак невозможно – возиться столь долго. Скоро государева инспекция, вероятны и ревизоры из Петербурга инкогнито, – пояснила Лесистратова, глубоко просекшая тему.
– Я им провожусь! Шельмы собаческие, мигом у меня все построят! – присоединился к беседе командного состава и Платов.
– Да что строить-то, по какому плану? Нам господь пока ничего не подсказал, а без божьей помощи никак. Тут надо пойти нам было в Киевскую сторону, почивающим угодникам поклониться или посоветовать там с кем-нибудь из живых святых мужей, всегда пребывающих в Киеве в изобилии, – заныли хором мастера, которые как бродячие собаки все время ошивались тут же у ног. – От Тулы-то до Орла всего два девяносто верст, да за Орел до Киева снова еще добрых пять сот верст. Пустяки! А до Тавриды-то через Дон без пересадок тыщу верст лесом, этакого пути скоро не сделаешь, да и сделавши его, не скоро отдохнешь – долго еще будут ноги остекливши и руки трястись. Надобно было отслужить молебен Николе-угоднику, когда мы надысь близь Мценска промчались – там древняя «камнесеченная» икона была, приплывшая сюда в самые древние времена на большом каменном же кресте по реке Зуше. Икона эта вида грозного и престрашного и без нее ну никак!