Удрученный Змей Горыныч, не сумев даже толком попрощаться, направился дальше, в Шотландию. Прибыв на берега Лох-Несс, он перевел дух и начал медленно кружить над берегами и зеркалом озера, время от времени оповещая о своем присутствии прабабку. Делал он это в первую очередь в целях своей же безопасности. Незваных гостей старушка не жаловала и запросто могла, не разобравшись, плюнуть огненной струей. Несмотря на то, что и слухом, и зрением она была уже слабовата, в подобных случаях, как правило, не промахивалась…
В поисках прошло уже несколько часов, но бабуля ни каким образом не откликалась. И вдруг, когда Змей Горыныч, потеряв уже всякую надежду, снизился уже до сверх-сверхмалых высот и почти касался лапами волн, из-под воды наконец-то показалась голова родственницы. Вместо приветствия она негодующе прошипела:
- Чего ты орешь? Внимание привлечь хочешь? Чтоб сюда толпы людей сейчас же набежали?
- Бабуленька, - радостно заверещал Змей Горыныч, - наконец-то я тебя нашел!
- Еще раз прошу тебя — тише, - злобно-сдавленным клекотом отозвалась прабабка. — Я никуда и не пропадала. Летаешь, шумишь… Всякую осторожность потерял! Пойми раз и навсегда: еще раз меня сфотографируют, и житья мне уже не будет?! Через три дня здесь будут толпы этих мерзких человечков, которые будут орать, бросать в воду всякую дрянь, замусоривать берега, да так, что на них будет выйти противно, мыть в озере машины, от чего вода завоняет нефтью, раскатывать на лодках по озеру… Поэтому мне нужно быть весьма и весьма осмотрительной...
Я конечно, очень рада тебя видеть – при этих словах ее голова повернулась почти на 360 градусов – но ты все же не вовремя…
Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Посещение родственников ввергло его в состояние меланхолии, выход из которого пока не просматривался…
Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Несведущий, увидев сие зрелище, резонно решил бы, что Змей Горыныч отдыхает. На самом же деле это было далеко не так. Змей Горыныч занимался совершенно непривычным для него делом – думал. Но так как навыками к сему время провождению он не обладал, процесс шел весьма туго. Мысли, подобно тяжелым валунам в быстрой горной речке, перекатывались неторопливо, тяжело, иногда подолгу задерживаясь на одном и том же месте. А порой раздумья были схожи с камнем, который безуспешно пытался вкатить в гору Сизиф. Казалось бы, вот-вот и мыслительный процесс достигнет нужной вершины — ан, нет! Логика мыслительных построений с грохотом рушилась, и все приходилось начинать сначала. От напряжения у Змея даже повысилась температура, и взопрело между задними лапами и под хвостом.
Столь нехарактерное для Горыныча занятие было вызвано смутными и порой противоречивыми чувствами, которые появились у него после общения с родственниками. Змей Горыныч был в смятении.
После возвращения из гостей в родное Приднепровье левая и средняя головы долгими днями вели нескончаемые дискуссии, рассуждая о том, правильно ли живет Розовый Дракон, в чем смысл жизни Виверна, что делать лох-несской прабабке в ее ситуации. Причем, пока левая и средняя головы искали ответ на сакраментальные вопросы, правая в это время жрала, спала, просыпалась, снова жрала и опять засыпала.
В этом философском настрое и застала Змея Горыныча его давняя подруга баба Яга. Поскольку они со Змеем Горынычем были дружны уже не одну сотню лет, прибыла она к нему не в парадном выезде – ступе, а по-свойски — на повседневной метле. Метла была уже старенькая, выработавшая ресурс, потерявшая внешний лоск – лак пообтерся, прутья пообтрепались-поизносились… Давно пора было бы ее заменить на новую, но баба Яга метлою очень дорожила, так как аппарат тот был редкой по нынешним временам ручной, а не конвейерной, сборки.
- Здорово, Змеюшко-Горынушко! Как ты жив-здоров? Как гостилось у родственников? Чем кормили-поили? Чем одаривали? Куда водили? Что показывали? – на одном дыхании выпалила-протараторила Яга. Затем, переведя дух после непомерно длинной даже для нее тирады, но, по-прежнему распираемая любопытством, продолжила: