В этот момент на лестнице, ведущей на второй этаж, раздался шорох. Горыныч навел резкость в глазах и разглядел здоровенного жирнющего черного кота. На его шее был небрежно повязан бант, который когда-то, наверное, был белым.
- А это еще кто? – обалдело поинтересовался Горыныч.
- Где? Ах, этот… Это жилец мой. Милое создание, должна тебе сказать. Говорит нечасто, а даже когда говорит, то очень даже немногословен. Правда, паскудник, каких поискать, но пакости у него мелкие, хотя и частые. Одно утешает: гадости делает всем, без исключения, авторитетов для него не существует. Но я не сержусь, жизнь у него была тяжелая, вот характер-то и испортился.
И баба Яга поведала Змею Горынычу о трагической судьбе Ученого Кота.
Некогда Ученый Кот был очень известен. Исследователи утверждают, что своей популярностью он обязан Пушкину. Классик, пребывая в ссылке в Одессе, сиживал под дубом, слушал сказки и былины Кота, а затем изложил все услышанное в поэтической форме, не забыв, впрочем, уважить Котиные авторские права, сославшись на него в поэме «Руслан и Людмила». Это была, наверное, самая первая PR-публикация, поскольку с этого момента известность Ученого Кота стала расти. Правда, не так, чтобы очень уж стремительно, но многие на Руси о нем были наслышаны.
Перемены произошли после революции в октябре 1917-го. Русалка — соседка Ученого Кота по дубу — была признана элементом классово чуждым победившему пролетариату и с дуба изгнана. (По слухам, сердобольные одесситы перенесли русалку в Хаджибейский лиман, где она, вроде, и поныне живет...) Ученого Кота же почему-то посчитали классово близким и оставили проживать на дубе. Более того, он был поставлен на учет и регулярно стал получать продовольственный паек. Время было довольно-таки смутное, народ к сказкам интереса не проявлял, и до поры до времени Ученого Кота никто не тревожил. Однако через несколько лет чья-то светлая голова в Одесском губкоме вспомнила о нем, и к дубу организовали экскурсионный маршрут. Губернским Управлением культуры был утвержден репертуар, и Кот стал просвещать экскурсантов: подрастающее поколение, представителей освобожденного крестьянства, слушателей рабфака, красноармейцев и матросов. Ученый Кот, отрабатывая свою пайку, пафосно разоблачал бесчисленные преступления кровавого царского режима, воплотившего в себе самые отвратительные черты реакционного капиталистического строя. Видимо, по этой причине его и зачислили на службу по линии Наркомпроса.
Жизнь текла спокойно и размеренно. Но наступил 1941-й. С началом войны Ученого Кота и золотую цепь эвакуировали в Ташкент. Там Кот нахватался восточных сказаний и поговорок и после освобождения Одессы и возвращения на малую родину существенно расширил свой репертуар.
50-е и 60-е пролетели — даже вспомнить нечего: экскурсии, лекции, семинары и прочее-прочее. В начале 70-х Фурцева, подминавшая под себя все и вся, добилась перевода Ученого Кота на учет в Минкультуры. Для Кота это вылилось в незначительную прибавку пайки и существенное увеличение объема работы. Но зато его повысили в статусе — в статотчетности он стал фигурировать как объект государственного значения, а не республиканского, как прежде.
Положение Ученого Кота резко изменилось в конце 80-х - начале 90-х. Его предания, легенды, прибаутки, небылицы уже никого не интересовали. Поток экскурсантов иссякал, как ручеек в казахской степи в июльский полдень. По указанию одесского Первого золотую цепь на дубе заменили латунной. Мотивировали тем, что, дескать, так она будет сохраннее, а Коту все одно по чему ходить. С тех пор цепь златую не только никто не видел, но даже и не слыхивал о ней.
Дальше – хуже. В середине 90-х, когда Кот отлучился на полдня в поисках хавчика, с дуба сперли латунную цепь. Скорее всего, к вечеру того же дня она по звеньям была разобрана, изуродована до неузнаваемости и продана в пункты приема металлолома. В конце 90-х при аналогичных обстоятельствах исчез и сам дуб. В то время как раз был пик моды на дубовый паркет.
С тех пор Ученого Кота в Одессе уже ничего не держало, и он подался в бега. Через несколько лет скитаний его худого, облезшего, с порванным ухом занесло к бабе Яге. Здесь он и задержался.
Закончив повествование, Яга по-бабьи, с тоненьким всхлипыванием вздохнула и промокнула глаза уголком старого, засаленного, в рваных дырах и пропалинах фартука. Левая и средняя головы потрясенно молчали, изумленные услышанным, а правая с шумом, явно на что-то намекая, понюхала воздух и с подвыванием зевнула. Баба Яга, наконец-то вспомнив о своих обязанностях принимающей стороны, предложила: