– А зачем так далеко ехать? – говорила Марьянка. – Тебе придется отправиться в полночь, чтобы добраться до Ясла на рассвете. Всю ночь проведешь в пути в одну сторону и еще одну ночь – в другую. Снег, мороз. Не лучше ли остаться под периной?
И этого обычно хватало, потому что под периной с Марьянкой бывало довольно приятно, а с годами даже еще приятнее, хотя она была уже старой бабой и приближалась к тридцатой своей весне.
Обычно, но не в этот раз.
Этой зимой снег долго не хотел ложиться. Небо было голубым, как лед, а дороги сухими и проходимыми. Ксенес знал, что лучшей возможности не будет. Он запряг вола в телегу, рядом привязал полугодовалого теленка, а в саму повозку закинул клетку с пятью курами и одним престарелым петухом, корзину яиц и немного пряников, что его баба напекла на рождество; все только для того, чтобы иметь предлог для отъезда на рынок. Увидев это, Марьянка покачала головой, но не сказала дурного слова, потому что знала, что действительно творится у Ксенеса на душе.
– Не напивайся, чтоб тебя никто не обокрал, – только и сказала она. – И возвращайся скорей, не теряй времени в дороге.
Рак напился, едва приехал в город. Может, его ограбили, а может, он просто все пропил, потому что, когда он очнулся поздно вечером, у него не было ни кур, ни петуха, ни теленка, ни яиц, ни пряников и ни одной монеты в кармане.
Уже стемнело, и небо озарилось звездами. Ксенес глубоко вздохнул. В воздухе пахло солью и молодым морозом, как свежим бельем. Какой-то голос в голове говорил русину, что не стоит отправляться так поздно в путь, что лучше подождать до рассвета; но тут же вмешался другой голос, напомнив, что Марьянка будет беспокоиться, а денег у него нет даже на самый захудалый постоялый двор.
Так и двинулся Ксенес к дому, думая только о том, что вместо золотых монет везет головную боль и полную телегу стыда. Шаг за шагом, миля за милей, он направлялся на север, к равнинам, к деревне, точное название которой он запомнить не мог. Человеческое жилье он обходил стороной, хотя в этот час все уже спали и ни в одном окне не горел свет, – возможно, он боялся, что кто-нибудь увидит его телегу и заметит на ней весь этот незримый позор.
Под воловьими копытами хрустела замерзшая грязь. Дорога перед Ксенесом лежала дальняя, и мороз вскоре добрался до его костей и суставов, а во фляжке за пазухой не осталось ни капли сивухи для разогрева. Луна еще не взошла, и тьма висела вокруг густая, как падевый мед. Только звезды сияли высоко в небе. Ксенес направился на Большой Воз.
Имперский тракт из Ясла в Пильзно пролегал по дуге вдоль восточного края долины Вислоки. К самой реке он почти не спускался, потому что весной и в начале лета поднималась вода, разрушая все на своем пути. Всю долину тогда заполнял поток грязи, несущий деревья с корнями и мертвых животных. Но теперь внизу простиралась белая равнина, тихая, как предрассветный сон. В свете звезд она напоминала распростертую на столе праздничную скатерть, накрахмаленную и без малейшей складки.
Поднялся ветер, он принес с собой аромат снега. На небо выползли тучи. Ксенес не раздумывал ни секунды. Он погнал вола вниз, по короткому пути.
Снежный вихрь в предгорьях всегда налетает внезапно. Он таится где-то в котловинах между горами, где кипит и бурлит, а когда пустоши между гор уже не в состоянии его удержать, прокатывается над лесистыми хребтами и обрушивается со всей силой в долины, белый и пенный, как прокисший жур.
Именно такой снежный суп и схлынул на Ксенеса, и тьма стала белой. Русин ненадолго остановил повозку, собираясь переждать метель, но вскоре вокруг телеги стали расти сугробы, и мужик испугался, что его засыпет. Поэтому он ударил пару раз вола кнутом и двинулся в направлении, которое он счел наиболее подходящим.
Мороз щипался и кусался невыносимо. Ксенес хлопал руками и шлепал себя по коленям, натягивал на уши шапку. Это мало помогало. Чтобы согреться, он вылез из повозки и некоторое время шел за нею, по колее, оставленной в свежем снегу. Правда, ему показалось, что вол уводит слишком вправо, – ну он ведь вол, известно, глупая скотина, не то что лошадь, которая в любую погоду сама найдет дорогу домой. Однако держать в хозяйстве коня мало кто мог себе позволить.
Мужик оглянулся назад. Вьюга засыпала следы почти сразу, и невозможно было определить, действительно ли вол свернул, или, может, только так показалось Ксенесу. Русин забрался обратно на козлы, снова хлестнул кнутом – сначала вола, а потом и самого себя, для разогрева и отрезвления от стужи. Лязгая зубами, он принялся сбрасывать с повозки снег, который прибывал на глазах. От этого у Ксенеса намокли рукавицы, а снега даже не убавилось. Поэтому он бросил это занятие и потянул поводья влево, потому что скотина снова пошла в сторону.