Поэтому Любаши не удивились, когда снаружи заржали кони и раздался стук в дверь. Старый Любаш, отец Мацейки, как раз разбавлял фруктовый самогон горячей водой с медом, с добавлением лимонного сока и цедры. За лимонами он специально ездил в Ясло на ярмарку, самую длинную в году, которая начиналась на польское Рождество, а заканчивалась на русское. Услышав стук в дверь, все сестры Любаш, а их было пять, завизжали от восторга. Отец быстро разлил напиток по воскресным стопкам, раскрашенным в васильки, и, держа по одной в каждой руке, помчался со всех ног в сени.
В хату без приглашения ввалились шесть мужиков в засыпанных снегом тулупах, отороченных куньим мехом. Воротники у них стояли так высоко, а шапки были натянуты так низко, что из-под них едва можно было разглядеть посиневшие на морозе носы и покрытые инеем усы. Тот, кто вошел первым, выхватил из рук Любаша стопки, одну опрокинул сам, а вторую протянул товарищу.
– Хороша водка, мужики, – буркнул он. – Заходим.
Вскоре все шестеро уселись в комнате за стол. Тулупы они не сняли, только шапки отряхнули от снега. Любаш с женой и их дочери стояли огорошенные и наблюдали, как заезжие гости заняли все лавки.
– Чего вылупились? Наливайте всем, пойло отменное, а мы замерзли в дороге. Ну, веселей.
Старый Любаш без слов принялся разливать угощенье, а Мацейка обвела взглядом усатые лица незнакомцев. Ни один из них не походил ни на Полдека Фокса, ни на его брата Игнася, ни даже на гусляра Йонтека Гацу.
Крошечная Розалька, самая младшая из всего Любашева девчачьего выводка, единственная не испугалась незнакомцев. Рассмеявшись, она подошла к одному из мужчин и потянула за висячий ус. Незнакомец фыркнул и ударил девочку в лицо, так что та отлетела к печи и пронзительно завизжала. Любашиха гневно двинулась на разбойников: ведь как же так, детей только собственный отец может бить.
– Постой, старая, – буркнул Любаш и наполнил стопку еще одному из верзил – вероятно, самому младшему, судя по коротким усам. – Ну, Собек, как тебе там в усадьбе живется? Скажи что-нибудь.
И только тогда Мацейка узнала в самом молодом госте пухлого Собека Кульпу, над которым вся молодежь в деревне немного посмеивалась, потому что с детства был он настоящим олухом. Собек в прошлом году отправился служить в седлисскую усадьбу, хотя никто до конца не знал, в чем эта служба состояла. Ну, теперь уже было понятно.
Собек покраснел, отхлебнул из стопки и тут же получил внушительный пинок в бок от товарища, который, по-видимому, был главарем.
– Ты чего, не слышишь? Тебя хозяин спрашивает. Не будь дикарем, говори, как тебе живется в усадьбе.
– Лучше, чем в родной хате, – выдавил из себя Собек.
Остальные пятеро захохотали.
– Ну, теперь скажи хозяину, зачем мы приехали.
– Но Мыхайло, ну как же… Давай, ты скажешь.
– Говори, мать твою, пока я добрый. – Мыхайло, главарь, что служил при дворе помещика управляющим, достал нож и с размаху воткнул его в стол, да так и оставил его стоять, слегка подрагивающим.
– За припасами мы пришли, – сказал Собек грубым голосом, но в лицо никому из Любашей не смотрел. – За зерном, калачами и медом.
– И за?.. – подсказал Мыхайло.
– И за девками для утех.
– И побольше, и побыстрее, а то мы всю хату спалим! – рявкнул один из дворовых.
– Заткнись, Морцин. Ты так спешишь обратно в поле? Здесь тепло и уютно. – Мыхайло обвел Любашей спокойным, недобрым взглядом. – Двор не табор, а пан не цыган. Не уйдут они никуда. А здесь люди добрые и наших лошадок приютят, и ужин подадут. Я прав, любезный хозяин?
Старик Любаш помолчал немного, потом сказал жене:
– Подай суп, баба.
Мыхайло жестом отослал Морцина к лошадям, а сам до краев наложил себе в миску густой капусты. Вскоре все шестеро ели, пили и пели песни, от которых Любашевы девки могли бы покраснеть, как яблоки, если б не были так бледны от страха. Это продолжалось долго, в комнате установилась сырая духота, а на оконной пленке осели капельки. Дворовые сняли тулупы и теплые поддевки и сидели в одних только выпущенных поверх портков рубахах.
И тут дверь снова распахнулась, и в сенях появилась веселая братия. Ангел и Дьявол, Ирод и Смерть, и Звезда, и Козел, и музыка: гусли, волынка и бас.
Они вошли в комнату и тут же умолкли, увидев мрачных разбойников.
– Чего, языки проглотили? «Радуйся, Мария!». Ну… А потом: «Нынче Ангел к нам спустился. Он пропел: „Иисус родился». Эй, Коляда!» Вот так надо, колядники, вашу мать. А теперь пойте, сволочи, а то я вас как уток перестреляю.