— У князя! — запыхавшись, сообщила Стёпка.
Игнат и поп Парамон пошли к усадьбе. Игнат нёс завёрнутые в тряпицу чернильницу и перо.
Стеклянные окна княжеского дома сверкали во тьме, как большие светляки. Они светили то ярче, то слабее — металось пламя свечей, мелькали тени слуг.
— Что я ни скажу, ты молчи да головой кивай, разумеешь? — сказал Парамон Игнату. — Хе-хе-хе, попадётся Спирька в мои руки, уж я потешусь… братец мой всю жизнь мечтает клад сыскать. Вот на этот крючок я его и выужу!..
…В высоких сводчатых хоромах князя было прохладно. Толстые дубовые стены не могло прогреть даже летнее солнце.
Безбровое лицо Спирьки не выразило ни удивления, ни любопытства при виде Игната и Парамона.
— Спелись уже? — прохрипел он. — Два сапога пара, и оба с левой ноги!
Немигающие глаза Чёрта загорелись злобой:
— Сказывайте, зачем пришли, а то меня князь-батюшка ждёт.
— Ты, братик, ведаешь, кладов в Заболотье у нас много. Вот и нам с Игнатиком повезло, — тихо сказал Парамон и огляделся осторожно: не подслушивает ли кто. — Клад нашли, самоцветы… — он запустил руку под рясу и вытащил пригоршню камней.
Спирькины руки сами потянулись к камням, как железо к магниту, но поп сноровисто спрятал самоцветы под рясу.
— А сюда-то… ко мне чего пришли? — волнуясь, спросил Спирька.
«Заглотал крючок, как жадный окунишка! — подумал Игнат. — Теперь Парамон его вокруг пальца обведёт…»
— Да вот незадача — на твоей землице клад лежит, — вздохнул Парамон.
— Значит, мой! — выкрикнул Спирька. — А тебе, брат, и солдатику поклон низкий!
— Жадность да важность — делу помеха, — сказал Игнат.
Парамон недовольно покосился на солдата.
— Брат-то мой, Спиридон, на своей земле сколько лет прожил, а и одного самоцвета не нашёл. Хотя многие находили. Ежели с нами он в долю нынче не войдёт, то опять без клада останется. А мы ночами к себе всё перетаскаем.
Спирька заволновался: кто его знает, а вдруг и вправду не найдёшь без них клада на своей землице? Ведь вот он, только руку протянуть! Змеиные глазки Чёрта буравили Игната и Парамона.
— Ну, что от меня надобно? — спросил он.
— Чтобы не таиться, чтобы находка наша законной была, — забубнил Парамон, — нужно нам всем троим быть в сотоварищах… Тебе — одна треть, и нам — по трети.
— Мне половина, — быстро проговорил Спирька. — На моей земле клад.
— Или бери треть, или ничего тебе не будет, — твёрдо произнёс Парамон. — Пошли, Игнат, камешки таскать.
— Ладно, пусть будет треть, — согласился Спирька.
— Тогда вот тут распишись, — протянул Спирьке расписку Парамон, а Игнат протянул чернильницу с пером.
Спирька недоверчиво оглядел бумагу, наклонился низко, чуть ли не понюхал её.
— Мелко, словно маку насыпано… — проговорил он. — Про что тут?
— А про то, что каждый из нас имеет право на треть клада и судиться-рядиться с другим не будет, тяжбы затевать не станет, — бойко отбарабанил поп. — Пиши, братец мой ненаглядный, чтоб дело крепкое было… Видишь — мы с Игнатиком расписались уже.
Спирька повёл плечами, словно приноравливался тяжёлую ношу на спину взвалить, потом неуклюже взял перо и старательно накорябал несколько букв.
Игнат тут же схватил бумагу и помахал, как флагом, — чтобы чернила высохли быстрее.
— Ха-ха-ха! — захохотал, закряхтел Парамон, едва добравшись до лавки. — Ой, ох, грехи наши тяжки… Спирька, ты ж свою беду подписал, неуч! Теперь голова твоя гроша ломаного не стоит! Я ж из тебя теперь верёвки буду вить, братик ты мой единственный!
— Что, что, что? — завертелся Спирька. Он то смотрел на брата, то пытался заглянуть в глаза Игнату. — Но вы же оба тоже подписали… А? Что сие за бумага?
— Так, чепуха, — улыбнулся Игнат, спрятав расписку под камзол, к сердцу. — Расписочку ты заверил, Чёрт, о том, что сдал я тебе подати за оба села в срок и полностью. Только и всего.
— Где сдал? Когда? Кому? — Спирькины глаза смотрели затравленно, а лицо стало серым, как неотбелённый холст.
— Да тебе же, братец, тебе сейчас сдали, — сквозь смех молвил Парамон. — Ты же расписался собственноручно. Я как свидетель имя там своё проставил, а Игнатик — как сборщик. Всё честь честью, по закону! Князь доволен будет!
— Обман? — захрипел Спирька. — Обман вы сотворили, и я князю всю истину доложу сей же час!
— Доложи, доложи, — махнул тонкой ручкой поп, — а мы князю-батюшке твою подпись покажем. И клятвой подтвердим, что всё тебе сдали. А? С кого тогда спрос будет? Батогами тебя, братца моего единственного, накормят на заднем дворе… Твой же Дурында тебя же и примется бить, хе-хе-хе!
— Погубили меня… — поник головой Спирька.
— Ничего, ты много наворовал у князя-батюшки, — примирительно сказал Парамон. — И никогда со мной не делился. Вот и считай теперь — мою долю отдал.
— Брата на солдата променял, — сказал Спирька и с ненавистью взглянул на Парамона.
— Все люди — братья! — наставительно произнёс поп.
Спирька аж застонал от страха, заметался из угла в угол, как крыса в клетке. Потом остановился, уловил злорадный взгляд Парамона.
— Головы ты моей не получишь! — прошипел Спирька. — Ладно, сам недоимку покрою. Объегорили вы меня — да ещё сочтёмся, сплетутся наши дорожки…
— Жди, неуч, жди, хе-хе-хе! — веселился поп.
— Досмеёшься! — пригрозил Спирька.
— Не велика беда твоя: князю скажешь, дескать, собрано согласно реестру. Всё сдано, как положено, амбары засыпаны. Князь и не заглядывает в них никогда — эка невидаль, зерно или горох, — миролюбиво проговорил Парамон. — Да не серчай зря, а то тебя удар может хватить!
— Тш-ш-ш! — предостерегающе зашипел Спирька. — Тут голос на пять комнат слышен… Ты, солдатик, сейчас к князю пойдёшь с нами. Доложишь сам о собранных податях…
…Ночной князь Данило Михайлович Стоеросов в шёлковом халате и любимых своих расшитых сафьяновых сапожках возлежал на низком турецком диване. Кольца сверкали на его пальцах. Конец длинной светлой княжеской бороды упирался в холм живота. Князь лишь недавно глаза от сна продрал и приказал подавать завтрак.
— А-а, отец Парамон пожаловал! Милости прошу! И солдат тут? воскликнул князь лениво. — Спирька! Что за примета солдата ночью встретить?
— К добру, князь-батюшка, доподлинно знаю — к добру! — поклонился Спирька.
— К добру? Гм-гм, — задумался князь. — Может, ты, солдат, подати мне с мужиков собрал?
— Собрал! — отрапортовал Игнат, вставая перед князем по стойке «смирно». — Вот ему, Спиридону, всё свёз, всё сдал. Зёрнышко к зёрнышку, яичко к яичку, телёночек к коровке.
— Верно, князь-батюшка, верно, — поклонился Спирька, пряча злобное сверкание своих немигающих глаз. — Всё сдал.
— О-о, молодец! — удивлённо произнёс князь и погладил бороду там, где она соприкасалась с животом.
Игнат представил себе, как в том месте борода через шёлк халата щекочет князю брюхо.
— Нужно его наградить! — продолжал князь. — Спирька, принеси солдату мою медаль… Пусть носит!
Спирька юркнул в высокую двустворчатую дверь, и не успел поп рта раскрыть, как уже прибежал Черт назад, держа двумя пальцами цветную ленточку. На конце её болтался медный квадрат.
Игнат взял ленточку с медалью в руки. На медном квадрате выпуклые буквы: «С бороды пошлина взята». В верхнем углу гвоздём пробита самодельная дырка — для ленты.
«Это ж бороденный знак! — с усмешкой подумал Игнат. — Такие давали тем, кто не хотел бород брить. Плати пошлину, получай значок и носи бороду на здоровье! Единственная, видать, награда князя за всю его жизнь… Но не пристало боевому солдату такие побрякушки на грудь прикалывать…»