— Доволен, солдат? — спросил князь. — Неделю будешь носить, чтобы все видели мою милость к тебе. Я добрый!
— Рад стараться, Данило Михайлович! — по-солдатски громко, словно он стоял не в княжеском покое, а на плацу, ответил Игнат. — Только недостоин я вашей княжеской милости. Если бы не Спиридон — ввек бы мне с недоимками этими не спраниться. Ему и честь должна быть оказана по праву, а не мне.
— Молодец, солдат! — снова похвалил Игната князь. — Люблю честных людей… Носи медаль, Спирька!
Спирька бросился целовать князю руки.
Поп Парамон подмигнул Игнату.
…Когда Игнат ушёл из усадьбы к себе в избушку, а поп Парамон, разомлев от горячего чая, прикорнул в каком-то закутке княжеских хором, Спирька позвал Дурынду и сказал ему хриплым шёпотом:
— Отныне ты будешь при солдате Игнате неотлучно! Смотри, слушай вдруг мужики с солдатом худое чего надумали. А самое главное: расписочку у него нужно выкрасть, бумажечку махонькую… Нынче на груди он её спрятал, а завтра, может, иное место для неё отыщет. Ты всё выведай — куда он её прячет, где хранит! Десять рублей тебе за ту бумажку дам!
8. Крылья ветряные
Солдат смёткою богат.
етряная мельница Спирьки-Чёрта стояла на невысоком холме, и её дырявые крылья были любимым местом ночлега всех проживающих в округе галок. Галочьи крики временами достигали такой силы, что заглушали лай сельских собак и даже колокольный звон церкви. Когда галки, вопя и крича, кружили вокруг мельницы, то казалось издали, что крылья ветряные кружатся вместе со стаей.
Иногда стая поднимала шум и среди ночи. Это случалось по разным причинам: то неожиданно поднявшийся ветер начинал крутить крылья старого ветряка, то к птицам подбирался какой-нибудь враг — хорь, крыса или деревенский кот-озорник.
Внизу под мельницей, огибая холм, текла река. Перед тем как сделать вокруг холма петлю, река, словно собирая силы и переводя дух, долго крутилась в большом омуте, свивала в жгут свои текучие прозрачные пряди. За ледяную ключевую воду и глубину непомерную омут прозвали Бесовым.
— Раз мельница Спирьки-Чёрта, значит, она Чёртова, — шутили крестьяне, — а раз так, то и омут Бесов…
Над омутом, у подножия холма, кусты и травы стояли яркие, зелёные, словно никакой засухи нет и не было. А почти рядом, наверху, коробилось, трескалось от непосильной жары поле и темнели, умирали, сгорали, как тоненькие свечки, стебельки ржи.
Надела земельного у Игната не было. Истосковавшись по работе, солдат всё время проводил на полосках деда Данилки и бабки Ульяны. Рыхлил землю, твёрдую, спёкшуюся в камень. Воду пытался носить с реки. Но что три дюжины вёдер могут поделать с палящим зноем, с жарой-убийцей?
— На мельнице галки так хозяевами и останутся, видно, — тяжко вздохнул дед Данилка. — Нам-то в этом году молоть нечего будет…
Игнат долго ходил вокруг мельницы. Остановился, подпрыгнул, повисел на крыле, которое накренилось ниже других.
— Что, Игнатка, задумал-замыслил? — спросил дед Данилка.
Он, положив руки на посох, сидел в тени мельчицы рядом с бобылём Савой. Тут же растянулся на земле Дурында, ни на шаг не отходящий от солдата.
Игнат отошёл от мельницы, уселся возле деда. Длинный нескладный Савушка только что вернулся с болота и принёс большую корзину грибов.
— Спасибо тебе, служба, — в который уж раз благодарил он Игната, теперь мужики по любой трясине ходят, что по лугу. Ух и места я в болоте отыскал — заповедные, право слово! Среди топи — остров. И луг там есть, и лес, и родники звенят, воркуют, как птицы. Трава на том лугу по пояс, ей-богу… Мягкая, ну прямо шерсть ягнячья. А грибов — не счесть. Как листьев, опавших осенью. И таких островов не один, не два…
И Савушка снова и снова показывал Игнату и деду Данилке свой нынешний грибной улов.
— Вот, глядите, каков барин! — крутил бобыль своих задубелых длинных пальцах толстячка-боровичка. — Ему знойко, он весь мокрый, а дух какой нутром земным тянет!
— А я уже забыл, какие они, грибы-то… Где им здесь расти, в таком пекле? — И дед Данилка нежно снял с тёмной шляпки гриба тонкий зелёный листочек.
Игнат взял листок из пальцев деда, понюхал его.
— Колосница болотная, — сказал он. — Горья трава, да раны заживляет хорошо. Приложишь — и затянется. Меня не один раз выручала матушкина наука травяная.
— Там на болоте чудес много, — радостно продолжал Савушка. — Я шалашик построил, ночую там.
— Чего ж ты, Игнат, на мельницу скакать начал? — спросил дед Данилка. — Задумал что или с какой радости?
— Наш командир говаривал: пускай ум наперёд в разведку, а без него как в потёмках, — сказал Игнат. — Мельница ведь ещё работать может.
— Да какая уж работа! — махнул рукой Савушка. — В неделю-то всего разок жернова и похрустят. Вон, гляди, поп Парамон едет, ему мешка два смолоть нужно. И снова хоть спи, хоть так сиди. Под вечер ветер набегает самая бы работа, эх, да нет её…
— Я в делах-то мужицких поотстал малость, — сказал Игнат, а мохнатые брови его грустно опустились почти на самые глаза. — Ежели нынче воду дать земле, рожь ещё может встать?
— Да где ж её, воду-кормилицу, взять? — удивился дед Данилка.
— Не о том речь, где взять, — озабоченно произнёс Игнат, — а спасёт ли вода хлеб?
— Кое-что авось и выручит, — проговорил задумчиво Савушка. — Всё лучше, чем ничего.
— Хуже не будет, — молвил дед Данилка. — Хоть и поздно, да дождик немного дело бы поправил…
— Что ж мельница зря пропадает? — В глазах Игната зажглись задорные огоньки. — Машет крылами, да без толку! Её так приспособить надобно, чтоб воду из речки гнала!
Дурында повернулся на бок, лицом к Игнату, удивлённо на него уставился.
— Как это… мельница… с речки? — не понял Дурында.
— Начну мастерить, тогда сразу разберётесь! — Игнат встал, потянулся. — Сейчас крылья жернова вертят, а будут воду таскать — и вся недолга. Только вот канавы рыть надобно, чтобы русло воде дать.
— Ох, мудрено! — Савушка ещё раз полюбовался на свои грибы и закрыл их лопухом. Тоже встал, взглянул на дорогу: — Отец Парамон опять сам зерно порешил на мельницу свезти… Никому не верит. Всё боится — обманут, объегорят!
Дед Данилка, положив подбородок на ручку посоха, всё ещё обдумывал слова солдата.
— Слушай, Игнат, а ведь мельница-то Спирьки-Чёрта, — произнёс дед. Он тебе не даст с ней мудровать.
— Солдаты чертей разве боятся? — усмехнулся Игнат. — Найду и на Спирьку управу. Он слова мне худого не молвит. Пошипит, как змей подколодный, да и замолкнет.
…Поп Парамон держал вожжи в одном кулаке. Лошадь лениво пылила по нагретой солнцем дороге. Парамон, пригревшись, клевал носом — видно, князь Стоеросов, как обычно, не дал ему ночью спать. Лошадь сама остановилась возле мельницы. Парамон раскрыл глаза, огляделся, перекрестился и крикнул:
— Возьми-ка, Дурында, поднеси мешки!
Как и предсказывал Савушка, поп привёз два мешка с зерном.
Завидя Игната, поп Парамон ощерил в улыбке свой чёрный зуб:
— День добрый, Игнатик! Что поделываешь? Мучица в твоей избе появилась уже?
— Нет у меня муки, — сказал Игнат. — А я тут деду Даниле помогаю пропадает землица-то.
— Всё горит, всё сохнет, — вздохнул поп и потёр лёгкие свои ладошки одна о другую. — Всё беды за грехи наши… Эй, Савка! Смели, когда ветер будет, муку, а я за ней Аринку пришлю!
Савушка с усмешкой взглянул на попа:
— Не могу я молоть муку.
Поп глаза вытаращил:
— Да что ты, Савка, сдурел?
— Нет, не сможет он, — подтвердил дед Данилка, — верно сказал.
— Смелешь ты мне муку или нет? — закричал Парамон Савушке. — Я брату скажу, он тебя в бараний рог свернёт! Я такую молитву сотворю, что налетит ураган, снесёт эту мельницу, щепку на щепке не оставит!