Голянский показал свою розовую, словно из сала слепленную ладошку.
— У нас-то, гостюшко дорогой, почитай, и во всей округе ста волков не наберётся, — с поклоном молвил коротышка-конокрад.
— Да ты что? Мне, боярину, не веришь? — опешил Голянский.
— Право слово, не наберётся! — подтвердил князь.
— Ну, может, полсотни — я их во тьме не перечитывал! — согласился Голянский. — Схватил кнут да ка-а-ак пошёл их крестить…
— Наверно, волков-то дюжина была, — произнёс коротышка, — большая стая…
— Да, дюжина, это точно, — подхватил Голянкий.
— А может, и полдюжины? — задумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил князь.
— Разве полдюжины мало? — спросил Голянский. — Ведь волки, чай, не воробьи!
— Да нынче-то, гостюшко дорогой, из-за жары волки отсюда в болота ушли, — сказал коротышка. — Может, один какой набежал бешеный.
— Бешеный, вестимо, бешеный! — обрадовался пухленький Голянский, не ведая, видно, как закончить неприятный разговор. — Он один дюжины обычных стоит!
— А ты его видел? — спросил князь.
— Как же! Вот так, справа, куст и что-то шевелится. Я хватаю кнут раз, два, три!
— Ну, а руку-то, гостюшко, кхе-кхе, где оцарапал? — едва сдерживая смех, спросил князь.
— А ты, Данила Михайлович, чем надсмехаться, попробовал бы ночью по лесу бежать! — обиженно проговорил Голянский. — Так исцарапаешься — себя не признаешь! Колючки кругом, рвут одежду, как собаки!
Князь, а за ним коротышка-конокрад и другие слуги рассмеялись.
Голянский растерянно поглядывал на смеющихся.
— Что тут смешного? — бормотал он, шлёпая губами больше, чем обычно. Ей-богу, за кустом что-то шевелилось: хрясь-хрясь…
Князь хохотал — рот нараспашку, а глаза — круглые, совиные оставались сонными, словно незрячими.
— Потешил ты меня, боярин, — сказал Стоеросов. — Теперь и за трапезу приняться в самый раз. Эй, Спирька! — кивнул он коротышке. — Прикажи, чтоб подавали!
Спирька поспешил к котлам. А Игнат вновь почувствовал, как голод мучительно наполняет всё тело. «Пора и мне в бой вступать!» — решил он, одёрнул кафтан, посох железный положил, как ружьё, на плечо и шагнул из кустов к шатру.
— А-а, солдаты! — взвизгнул Голянский и опрокинулся на ковёр.
— Что-о-о? — уставился на Игната князь. — Кто это?
Заслышав визг пухлого боярина, коротышка Спирька повернул от котлов назад.
Подбежали слуги, встали кругом, но подойти к Игнату боялись.
Спирька растолкал всех, глазами-зёрнышками солдата оглядел с головы до ног, сказал князю с поклоном:
— Это, батюшка Данила Михайлович, отставной солдат. — И строго, с презрением к Игнату: — Ты кто, солдатик?
— Прохожий, обшитый кожей! — беря посох, как ружьё «на караул», гаркнул Игнат.
— Как зовут? — продолжал Спирька.
— Зовут зовуткой!
— Идёшь откуда? — спросил князь.
— Где был, там нет. А где шёл, там след! — отрапортовал Игнат.
Кто-то из слуг засмеялся.
— Я тебе покажу, как нужно с князем разговаривать! — зашипел на Игната Спирька, и змеиные глазки его блеснули злобой. — Эй, Дурында!
Легко, одной рукой отодвинув с дороги слуг, появился великан Дурында.
— Это… это… ещё кто таков? — вновь задрожал от страха губошлёпый боярин.
— Мой телохранитель и оруженосец, рында, — гордо молвил князь. — А вот Спирька его по-своему кличет — Дурындой! Пошто, Спирька, так его пронываешь?
— За глупость, князь-отец, за глупость, — поклонился Спирька. Силёнкой его бог не обидел, а умишком обделил. Одно слово — Дурында.
— Звали? Ну так тут я, — пробасил Дурында.
— Вот солдатик заявился неизвестно с каких краёв, — ткнул пальцем в Игната Спирька, — разговаривать не желает, шутки шутит. Развяжи-ка ему, солдатику, язык! Чтоб знал, как с князем-батюшкой говорить положено!
— Эх, доля солдатская, — с притворным вздохом сказал Игнат, недошагнёшь — бьют, перешагнёшь — бьют…
— Говори всё толком, пока не проучили! — зашипел Спирька. — Кто таков, как сюда попал, что в мыслях таишь?
— Стой, конь лихой! — усмехнулся Игнат. — Ты языком-то мели, да не забывай: на Руси не одни караси, есть и ёршики. А Дурынде, раз он твою команду слушает, так в дураках и жить.
— Свернуть его в бараний рог, смутьяна! — закричал Спирька.
— Что глядишь, как змея из-за пазухи? — рассмеялся Игнат. — Зубы показываешь, а кусать боишься? Я — солдат русский. Сам не дерусь, а семерых, ежели придётся, не боюсь…
Уловив ободряющий кивок князя. Дурында, растопырив руки, двинулся на Игната.
— Так тебя ж, детину, свалить легче, чем камышину, — рассмеялся Игнат. — Ладно, убивать не убью, а на землю уложу.
Он спокойно, как на штыковом учении, сделал мгновенный выпад железным своим посохом. Железный тупой удар пришёлся великану в грудь. Дурында охнул, руки его повисли безжизненно, он упал на колени, застонал, затем свалился на бок.
— Да, силушка у него отменная! — сказал Игнат. — Очнётся, авось и поумнеет!
Слуги бросились к Дурынде.
— Ну, погоди… — зашипел Спирька Игнату в ухо. — Посчитаемся!
— Вижу, вижу, солдат ты бравый, — растерянно молвил князь. — Штыковой бой разумеешь. Лихо ты его положил, лихо!
— Рад стараться! — приставил к ноге свой посох Игнат. — Я Захаровны-травницы сын Игнат. Двадцать пять лет отслужил под знаменами царя-батюшки Петра Алексеевича. Иду домой.
— Ночью, по этому лесу? — удивился Голянский.
— Так я ж у себя дома, — улыбнулся Игнат. — Чего бояться? Взять с меня нечего, а съесть меня некому.
— Какие вести принёс? — спросил князь, — Что видел в дороге, что слыхивал?
— Ах, люди добрые, — проникновенно сказал Игнат и погладил усы, — не дали вы мне с дальнего похода отдохнуть да начали спрашивать. Вы бы прежде накормили меня, напоили, отдохнуть положили, да тогда бы и вестей спрашивали.
— Хам, ирод! — запричитал Спирька, буравя Игната своими змеиными немигающими глазками. — С кем говоришь? Как осмелился князю-батюшке указывать?
— Ты, змей, вот что разумей, — грозно произнёс Игнат, — у меня под ногами не вейся! При всём честном народе тебя упреждаю. Ещё раз под руку подвернёшься — головы не сносишь. Ты не Дурында — удара солдатского не выдюжишь!
— Не трогай Спирьку, солдат, — сказал князь. — Он слуга наш верный… Иди пока к поварам, тебя накормят. Потом явишься, вести скажешь.
— Рад стараться! — гаркнул Игнат. — Спасибо на добром слове! А то за весь день полкуска хлеба, всего и съел.
— Чудно! — улыбнулся князь. — А я вот, почитай, уже года три хлеба не ем.
— Вот лихо! — удивился Игнат. — Да как же это прожить без хлеба можно?
— Живу, — продолжал князь с усмешкой. — То блины, то пироги, то калачи… Так без хлеба и обхожусь.
Пухлый боярин закатился смехом, повалился на ковёр, чуть было не опрокинул шандал со свечами.
«Наш князь Стоеросов хоть куда, — думал Игнат, шагая через поляну к зазывному свету поварских костров, — голова — грош, борода — сто рублей».
Когда Игнат уселся возле котла и принялся уписывать всё подряд, что ему с уважением подносили повара, Спирька направился к шатру.
Князь и его гость ели жареную рыбу и запивали её бражкой.
— Как у тебя, князь, всегда потешно, — восторгался Голянский, — то драка, то ещё что-нибудь…
— Гей, Спирька! — Князь покосился на слугу. — Проучил тебя солдат?
— Поживём — увидим, — мрачно молвил Спирька. — Ох, князь-батюшка, и натерпимся мы горя с этим солдатом, чует моё сердце.
— Не каркай, не каркай… — замахал жирной ручкой Голянский, — ты всегда плохое говоришь…