– Ох, ах! У-у-ух, я тебя, наивный, ну детски наивный ты экс-монарх – лопух! – замахнулась на Гороха Катя Огняночка граблями, явственно источающими ам... ам... амбре навоза, пряного как ам... ам... амброзия, но было поздно.
Горох нервозно сорвался с места и побежал прямо на упомянутый огород, а пес вослед. И вся ковылькада сорвалась с места и рванула за Горохом прямой дорогой. Иван Ватсон и дедушка Шерлок Холмс вскочили в избушку на ходу, а Арина сделала рывок и, по правде говоря, почти догнала экс-царя. Сразу за Ариной и Горохом бежал, понимаешь, в суматохе какими-то косыми зигзагами охотничий пес.
А в энто время метрах в ста тридцати от ковылькады переходили дорогу поп Абросим и черт Кинстинктин. Поп Абросим в эвтот солнечный летний день, когда все живущие радуются жизни, был потря́сен в черной рясе, однозначно, а черт Кистинктинт, воображаешь, был ну просто чертовски красив, прямо сказать – прекрасен: ох, ах, он красовался в красной рубашке и в красных трусах! Поп и черт переходили дорогу ну с такой чрезвычайной опаской, что даже подняли здоровенный столб темно-серой, ух, едкой пыли. Вдобавок пешеходы – энти, понимаешь, неутомимые ходатаи рая и ада – совершали свой переход в месте, не обозначенном знаком «Пешеходный переход» или разметкой зебра.
Приметив по гигантскому столбу едкой аспидной пыли несущуюся им навстречу ковылькаду, составляющую серьезную угрозу для жизни ходатаев рая и ада, поп Абросим и черт Кинстинктинт обомомлели – остановились прямо на дороге, притом как раз на полосе движения ковылькады, не подумав, что эвтого делать не надо.
Поп Абросим внимательно пригляделся к угрозе и с возмущением пробасил:
– Не сойтить мне с энтого места, энто же здешние грешники! Эк встелеля́хивають*, грехотворцы здешние! По усем усюдам свига́ють* да гайда́ють* здесь, однозначно! Здесь дело пахнет фотогеном! Побойтесь Бога, здешние вы многогрешники, сиречь многогрешные здешники!
Черт Кистинтин внимательно пригляделся к угрозе и с возмущением проверещал драматическим тенором:
– Ох, не сойтить мне с эвтого места, эвто же здешние праведники! Эк встелеляхивають, безгрешные здешние! По усем усюдам здесь свигають да гайдають, понимаешь! Дело здесь пахнет керосином! Ах, побойтесь черта, безгрешники вы здешние, сиречь безгрешные здешники!
Но здешние грешники, сиречь здешние неправедники, а вкупе с ними и здешние праведники, сиречь здешние ж, понимаешь, безгрешники, не убоялись ни Бога, ни черта и продолжали, эдакие здешники, неуклонно приближаться. Фотогеном, сиречь керосином, дело, понимаешь, запахло здесь куды пуще.
Тажды поп Абросим рванул с места, перебежал дорогу, бросился в кусты чертополоха и там затаился, изо всех сил стараясь не подавать басу. А черт Кинстинктин обомомлел и, опасаясь, как бы у него не отобрали наши баксы, которые он хранил в красной вязаной шапочке – невидимке, спрятанной за пазухой, решил тут же, посреди дороги, эвту прекрасную шапочку – невидимку закопать. Но чем выкопать ямку – вот вопрос для длительных раздумий! Впрочем недолго думая, черт достал из-за пазухи мельхиоровую столовую ложку, которую он добыл, калды посетил последний пир на весь мир, и ею торопливо выкопал ямку, а в ямку упрятал прекрасную красную шапочку.
Толькя черт присыпал прекрасную красную шапочку темно-серой землей, как тут же к сему участку дороги шумно приблизилась ковылькада. Кинстинктинт прямо на месте обомомлел. Гигантский столб мрачной, ух, едкой пыли накрыл черта, и все члены ковылькады: Горох, Катя, Арина, охотничий пес, избушка на курьих ножках с Холмсом и Ватсоном внутри, сортирчик на цыплячьих лапках и похрусты на своих костистых двоих, а также примкнувшие праздные шарабарашарцы в обувке разнообразной, но единообразно измазанной запашистым навозом, – все они, понимаешь, с гиканьем пробежались по Кинстинктину и вдавили черта в ямку, исключая лишь хвост, причем бегуны пробежались по чертову хвосту, не поместившемуся в ямку, и так основательно оттоптали оный, что он превратился в коврик некондиционный.
Калды ковылькада с гиканьем убежала, за исключением Кати Огняночки, остановившейся из женского любопытства, черт Кинстинктинкт поднялся, пошатываясь, засим стряхнул с себя темно-серую землю, достал из-за пазухи мельхиоровую ложку и выкопал бесценную вязаную шапочку – невидимку и быстро сунул ее за пазуху.
Ту́тытька к черту подошла, понимаешь, Катя Огняночка и с чисто женским любопытством спросила:
– Черт тебя побери! Черт, а черт!
Черт обомомлел. Катя изумилась:
– Ты чё, глухой, черт тебя побери?! Черт, черт, черт!
– Нет! Да, я черт – черт, черт, черт меня побери! – ответствовал черт драматическим тенором и помахал на свою физию хвостом, будто опахалом, ведь солнце, черт побери, принялось, понимаешь, палить Кинстинктина изо всех сил. – Ну и шо?
– Шо, шо! Давно я тебя хотела спросить, черт: а почему на тебе красная рубашка и красные трусы?
Черт Кинстинктинкт покраснел до усов, которые тожде вдруг стали красными-красными, прямо как у вареного рака.
– Красная рубашка на мне для красы! – изглаголал Кинстинктинт драматическим тенором, похлопав себя по рубашке и энергично взмахнув хвостом, будто опахалом.
– А красные трусы?
– Красные трусы на мне тожде для красы! – дополнительно, воображаешь, разъяснил Кинстинктин драматическим тенором, похлопав себя по трусам и элегантно взмахнув хвостом, будто опахалом.
– А-а-а! Черт тебя побери! Черт, а черт!
– Шо, черт меня побери?
– Шо, шо! Черт тебя побери! А зачем тебе такие длинные-длинные, красные-красные усы?
Черт обомомлел и схватился обеими руками за красные-красные усы, не переставая размахивать хвостом, будто опахалом. Катя изумилась:
– Ты чё, глухой, черт тебя побери?! Черт, черт, черт!
– Нет! Да, я черт, черт, черт – черт меня побери! – ответствовал черт драматическим тенором, не выпуская усы из рук и с достоинством размахивая хвостом, будто опахалом. – Ну и шо?
– Шо, шо! Ну, прощевай до следующей встречи, чертяка, опо́сле ответишь! А я побежала на свой огород! У меня там срочное дело: не дать миру выкопать мою морковку!
И наша Катя рванула со всех ног! Черт Кистинктинкт обомомлел и выпустил усы из рук, а также прекратил размахивать хвостом, будто опахалом, ведь солнце, черт побери, перестало, понимаешь, палить Кинстинктинта изо всех сил. Усы Кинстинктина ну тут же и почернели.
А ковылькада, существенно опередившая Катю, с гиканьем бежала, бежала и вот, наконец, прибежала на Катин и Горохов огород, благоухающий ароматами свежей морковки и зеленого гороха. И там, на энтом обширном зело огороде, Горох надергал целый мешок морковки, причем охотничий пес, пуская слюнки и вихляя задиком, виляя хвостиком, бдительно проследил, щобы мешок был набит морковкой как можно плотнее и щобы Горох не положил туды стручков гороха.
Посем по команде Шерлока Холмса двое похрустов покряжистее схватили мешок с морковкой и ковылькада бросилась к логову волка, дислоцированному в лесу за деревней. Впереди всех бежал, понимаешь, какими-то косыми зигзагами охотничий пес и указывал дорогу. А в самом хвосте ковылькады бежала, понимаешь, разгоряченная Катя Огняночка.
Вот дедушкина ковылькада выбежала за деревню и с энтузизазмом и шумом, напролом через дремучий лес, через дром-бурелом непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, сигала какими-то косыми зигзагами за охотничьим псом.
Подбежали к волчьему логову в овраге и встали там лагерем. Пустых бутылок и прочего всякого мусора валялось кругом аж до черта! Похрусты тут же окружили лагерь двойным забором. Из избушки вышли Шерлок Холмс с доктором Ватсоном и вначале, понимаешь, грозно закричали, размахивая желтой тростью, словно чудной девичьей костью, равно как и пламенно-красной клизмой – жупелом капитализма: