– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Шиш, муха, не развереди уха! – ве́ствую*. – Ну, как знаете, сударики! Впредь не обессудьте: поделом татям му́ки!
– И-го-го!
Тут я сымаю со своего могутного плеча Оружжо Сухой Мартын да и прихвастываю:
– А вот у меня пукалка!
– И-го-го! И-го-го!
– Слышь-ка, Кирила, дока на доку напал! Глянь-ка, у энтого барана – ружжо! – мя́мкает* портной Сазон портному Кириле.
– И-го-го! И-го-го!
– Баран с ружжом – уже не баран! – алалы́кает* портной Кирила портному Сазону.
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Не баран?
– И-го-го!
– Не баран, однозначно!
– И-го-го! И-го-го!
– А кто ж тогда он, ежели не баран? – мямкает Сазон.
– И-го-го! И-го-го!
– Баран с ружжом – уже не баран, а Иван! Понял, чудила? – алалыкает Кирила.
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Иван?
– И-го-го!
– Да, Иван, однозначно!
– И-го-го! И-го-го!
– Иван – точно он? – мямкает Сазон.
– И-го-го! И-го-го!
– Он, точно он! И даже не Иван!
– И-го-го! И-го-го!
– А кто ж тогда он? – мямкает Сазон. – Невжо́* – Селифан? Алибо энтот – как его? – Фигмалион?!
– И-го-го-о-о!
– Он – Иван Иваныч! Понял, чудила? – алалыкает Кирила.
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Иван Иваныч? Не баран бараныч?
– И-го-го!
– Иван Иваныч! Не баран бараныч!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– А кто ж тогда он, ежели не баран бараныч? – мямкает Сазон. – Невжо Селифан Селифаныч? Алибо энтот – как его? – Фигмалион?!
– И-го-го!
– Он – барон!
– И-и-и-го-го!
– Кто, он? Барон?
– И-го-го! И-го-го!
– Да, барон, однозначно!
– И-го-го! И-го-го!
– А как его звать-титуловать, энтого барона?
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Полностью звать-титуловать?
– И-го-го! И-го-го!
– Разумеется!
– И-го-го-о-о!
– А полностью звать-титуловать Ивана: барон де Баран, Иван Иваныч! Запомнил?
– И-го-го! И-го-го!
– Постараюсь зазубрить: барон де Баран, Иван Иваныч, баран де Барон, Иван Ивоныч, баран де Баран, Ивон Ивоныч!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Ну чьто, каково ружьеце? – глаго́лую.
– И-го-го!
– Це – знатная физио... фудзио... фудзи... фузея! – изрек Сазон.
– А ты, Ивон Ивоныч, знатный физио... фузио... фидзио... фудзио... фудзилёр, однозначно! – изрек Кирила.
– Да, – говорю, – я такой, многозначно!
– И-го-го-о-о!
– Неправда! – кипит от возмущения мой Внутренний Голос – а он всем правдоискателям в кумиры годится. – Он совсем не такой, курица-помада!
– И-го-го! И-го-го!
– А что, баран де Барон, Ивон Ивоныч, хорошо ли твое ружье бьет? – вежливенько так интересуется Сазон.
– Хорошо бьет ружье: с полки упало – семь горшков разбило!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Да оно, Иван Иваныч, поди, не заряжено! – тарару́сит* Кирила.
– И-го-го! И-го-го!
Хотел было я согласиться, не спорить, да кстати вспомнил четвертый наказ целовальника. Талды я и молвлю:
– На грех и незаряженное выпалит!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
Портные посовещались меж собою да и зю́кают* хором:
– Барон, а барон! Дай твое замечательное ружье подержать, дабы вблизи полюбоваться!
Хотел было я дать портным свое замечательное ружье подержать, вблизи полюбоваться, да кстати вспомнил седьмой наказ целовальника. Талды я им рецяю:
– Ружья́, жены и собаки на подержание не дают!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– А что, баран де Барон, Ивон Ивоныч, ружьеце-то твое – какой системы? – наиучтивейше любопытствует Сазон.
– И-го-го-о-о!
– Ружьеце-то мое – славнецкое, важнецкое, молодецкое, не стрелецкое, а детское! – отвечаю я гордо. – А имя ему – Оружжо Сухой Мартын!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
Тововонадни портные с энтузиазизмом посовещались между собою да и сдерзословили:
– На прохожего и дубина ружье! Бо сказано: не сотвори себе кумира! – и энергично, но о-о-очень осторожно, прячась за спинами друг у дружки, пошли на меня с дубинами!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
А я их щуня́ю*:
– Слюхай, штё я табе скажу, Сазон! На то два уха, штёб больше слюхать! Слюхай, штё я табе скажу, Кирила! На то и ухо, штёб штё-то слюхать! Не будь становщико́в* да поноро́вщиков*, не будет и воров! Ну, друже ты мой, Оружжо Сухой Мартын, скажи ласковое слово: ласковое слово пуще дубины!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
Прицелился я в портных поверх их дубовых голов и выпалил из ружжа: пиф-паф! На одном портном шапка загорелась, у другого – бороду снесло! Засмердело жареной бараниной и паленой шерстью.
Аз мгновенно зарядил ружье сызнова и держу его наизготовку. А сам, понимаешь, гляжу на Сазона: скоробило портного Сазона вдоль и поперек.
– Ой-ёй-ёй! А-а-апчхи! – проверезжал портной Сазон, хватаясь за горящую шапку. – Без вины виноват! Не говоря худого слова, да по шапке! Дали портному Сазошке Корносому по шапке ни за что, ни про что! Ныне иваны на большой дороге напрасливы: к ним портной с иглою, а они его – сразу по шапке! Ну ничего, черепком напьюсь, дубинкой отобьюсь!
– И-го-го! И-го-го! А-а-апчхи!
Гляжу на Кирилу: скоробило портного Кирилу поперек и вдоль.
– Ой-ёй-ёй! – пролепетал портной Кирила, хватаясь за обритый подбородок. – А-а-апчхи! Без вины виноват! Не говоря худого слова, да в рожу! Дали портному Киришке Ухатому по бородишке ни за что, ни про что! Ныне иваны на большой дороге напрасливы: к ним портной с иглою, а они его – сразу в рожу! Ну ничего, черепком напьюсь, осло́пом* отобьюсь!
– И-го-го! И-го-го!
– Сазошка, ёшкина кошка!
– Шо?
– На воре шапка горит! – проглаго́ловал я Сазону.
– И-го-го!
– Киришка!
– Що?
– Не отсохни голова, вырастет и бородишка, ёшкина кошка! – примолвил я Киришке.
– И-го-го!
– Ну що, будете ощо воровать? – изговорил я обоим.
– И-го-го! И-го-го!
– На вора с поклепом! – возопил Сазон.
– И-го-го! И-го-го!
– Для чего не воровать, коли некому унять? – схиза́л* Кирила.
– И-го-го! И-го-го!
– Ой ли? А острог? Острог вору неизменный друг, какой восторг! А еще лучше виселица: народ толпится, вор матерится, душа веселится! Ворюге виселица – неизменная подруга!
– И-го-го! И-го-го!
– Ха! – рассмеялись портные мне в лицо. – Темнота! Ну рассмешил, дела не знаешь! Грошовому вору – батог да острог, алтынного вора вешают, полтинного – чествуют! Мелкое воровство – воровство; крупное воровство – уже не воровство, а макроэкономика!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– А вы – воры какие: алтынные али полтинные? Али, мабудь, грошовые, ёшкина кошка?
– И-го-го!
– Я, – самозабвенно гундосит Сазон, – по большим дорогам попортняжничаю, сколочу первоначальный капиталец. С тем капитальцем купчиной стану, ух, ало-пунцово-малиновый кафтан нацеплю! Ведь кафтан в России – больше, чем кафтан, в особенности ежели он – ало-пунцово-малиновый! И вот благодаря ало-пунцово-малиновому кафтану макроэкономикой займусь, в миллионщики выйду! Новый нос себе вставлю – протез из чистого золота! Летом буду жить в летнем дворце, а зимой – в Зимнем! Станут меня безмильонные иваны прозывать: Сазошка-миллионщик. А я им, безмильонным иванам, буду указывать: «А ну, ниц, ниц пред Сазошкой-миллионщиком!» И сапогом – в морды, в морды!
– И-го-го! И-го-го!
– А я, – самодовольно дриве́ет* Кирила, – по большим дорогам иглой пошью, сколочу первоначальный капиталище. С тем капиталищем в купчины подамся, багряно-пурпурно-малиновый кафтан напялю! Ведь кафтан в России – больше, чем кафтан, в особенности ежели он – багряно-пурпурно-малиновый! И вот благодаря багряно-пурпурно-малиновому кафтану макроэкономикой заниматься стану, в миллионщики выйду! Новым ухом обзаведусь – протезом из чистого золота! Летом буду жить в Зимнем дворце, а зимой – в летнем! И дадут мне безденьжищные иваны прозвание: Киришка-миллионщик! А я им, безденьжищным иванам, укажу их место: «А ну, на колени, на колени пред Киришкой-миллионщиком!» И сапогом – в рожи, в рожи!