– И-го-го!
– Иван! – пронзительно закричал мой Внутренний Горлан – а он неудачников и визгунов чертовски не жалует.
– Шо?
– У тебя получилось, однозначно!
– И-го-го!
– Да! Ну и шо, Го-го-гоша?
– Пальни ишшо, понимаешь!
– На фига, Гоша?
– И-го-го!
– Тебе надобедь тренироваться, ежели не хочешь, шобы я тебя бросил!
– Хорошо, Го-го-гоша!
Тутовона я заново зарядил ружье, прицелился и пальнул из обоих стволов в чисто поле, как в копейку.
– И-го-го!
Из-за ближайшего зелененького кустика чертополоха выскочили поп Абросим в черненькой рясе и черт Кистинктинт в черной-пречерной кожаной комиссарской куртке и с маузером в руке и драпанули. Угрюмо молчал поп Абросим, а черт Кискинктинкт маузер бросил и завопил, понимаешь, истошно:
– Эй! Ай! Ой, боже мой! Уй, как мне плохо, о-ё-ё-ё-ёй! А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-абро-о-оха! Ах они, гадкие пули, заговоренные попадать чуть-чуть не туды, бух-булды: сбили мне одна – одну половину хвоста и другая – другую половину хвоста, шивалды-валды!
– И-го-го!
И мрачная пара внезапно скрылась за другим ближайшим кустиком чертополоха. Мне чуть самому не стало плохо: аз обомомлел!
Ту́тытьки мой Внутримышечный Голос – а он, как уже было сказано, сатане в дядьки годится – подает свой голос:
– Иван!
– Шо?
– И-го-го!
– У тебя опять получилось, двождызначно!
– Да! Ну и шо?
– Шо, шо! А шо это у тебя торчит из-за пазухи?
– И-го-го!
– Шо, шо! Пращ!
– Иван!
– Шо, ёшкина кошка?
– Мы мирные люди, Иваша!
– И-го-го! И-го-го!
– Ну так шо, Го-го-гоша?
– Шо, шо! Выкинь пращ, Ваньша! Для того, щобы обеспечить нам мирное существование, достаточно ружья, понимаешь!
– И-го-го!
– Как! Ты советуешь мне выкинуть пращ, Го-го-гошка?
– Да, пращ, трождызначно!
– Я не ослышался, Гошка? Пращу?
– И-го-го!
– Да, пращу!
– Ёшкина кошка! Ну, энтого я тебе ни за що не прощу! Мы мирные люди, мы мирные люди!.. Эх, ты, болтунишка!
– И-го-го!
– Шо ты там бормолишь, Ивашка?
– И-го-го! И-го-го!
– Шо, шо! Стишки!
– И-го-го-о-о!
– Расскажи! Я страсть как люблю стишки: я же потрясающий литературный критик!
– Мы мирные люди, мы мирные люди!.. Ну так слушай, критик-болтунишка: «Мы мирные люди – и мы при ружьишке, // На нас не осмелится тать // Напасть исподти́шка, но пращ, ребятишки, // За пазухой надо держать!»
– И-го-го! И-го-го!
Мой Внутренний Говор – а он потрясающе говорливый лучший в мире литературный критик – выслушал внимательно стишки – и как в рот воды набрал.
– Гоша!
– Чего?
– И-го-го! И-го-го!
– Чего-го, чего-го! Шо скажешь про мои стишки?
– Шо, про энти стишки?
– И-го-го! И-го-го!
– Да, про энти стишки, ёшкина кошка!
– Шо, именно про энти, есенинские?
– И-го-го-о-о!
Тутоди я, понимаешь, с обиждою промолчал, а мой Внутренний Говоришка изрек раздумчиво:
– Ну шо, шо тебе сказать ишшо? Пальни-ка, Иван, из ружжа ишшо и ишшо!
– На фига, Гошка?
– И-го-го!
– Иван! Тебе надобедь продолжать упорно тренироваться в стрельбе из ружжа, ежели не хочешь, шобы тебя бросил лучший в мире литературный критик!
– Хорош-ш-шо!
– И-го-го!
И аз принялся палить из ружжа не переставая. Да так разгорячился, що даже похолодания не ощущаю. Тем временем кончилось красное лето, настала золотая осень, засим пришла серебряная зима и выпал шершавый сахарный снег.
Тут мой Внутренний Говор – а он сатане в дядьки годится – подает свой говор:
– Иван!
– Чего-го, Гоша?
– И-го-го! И-го-го!
– Чего-го, чего-го! Хватит тренироваться, пора в лес подаваться!
– И-го-го! И-го-го!
– А как же упорные тренировки, Го-гошка?
– И-го-го!
– У тебя давно уже всё прекрасно получается, многаждызначно!
– И-го-го! И-го-го! И-го-го!
– Да?
– Да!
– И ты меня никогда не бросишь?
– И-го-го!
– Никогда, никогда!
– Вот это да!
– И-го-го!
– Да, да! Иван!
– Чего-го, Го-го-гоша?
– И-го-го! И-го-го!
– Чего-го, чего-го! Пора в лес подаваться – бить дичь! Да поскорей возвращаться, а не то замерзнем в летней одежке-то!
– И-го-го! И-го-го!
– Хорошо, Го-го-гошенька! Я толькя в последний раз в поле пальну, лепо?
– Лепо, лепо, хочь и нелепо!
– И-го-го! И-го-го!
Тутовона я зарядил ружье, прицелился и пальнул из обоих стволов в чисто поле, как в копейку.
– И-го-го-о-о!
Из-за ближайшего беленького сугробика выскочили поп Абросим в черненькой рясе и черт Кисьтинктин в черном-пречерном облачении похоронного агента и со снайперской винтовкой в руке и ударились в бега. Угрюмо молчал поп Абросим, а черт Кисьтиньтинт винтовку бросил и завопил истошно:
– Ай! Уй! Ой! Кажется, мне гроб, шивалды-валды! Ах они, гадкие пули, заговоренные попадать чуть-чуть не туды: сбили мне оба копытца, пачики-чикалды!
– И-го-го! И-го-го!
И мрачная пара зигзагами швидко-швидко побежала не за ближайший сугробик, а в сторону леса, темневшегося на горизонте.
Тут мой Внутренний Голосарик – а он сатане в дядьки годится – подает свой голосарик:
– Иван!
– Шо?
– Шо, шо! Седай на кобылку – да за ними!
– Лепо!
– И-го-го! И-го-го!
Аз ружье зарядил, повесил на плече, вскочил на кобылку и, вопя: «У-у-у, ни за що не допущу!», поскакал в пого́нь. Да куды там: до спасающих жизть доскакать – совсем не лепо, понимаешь! Едва сам не свалился в сугроб, вот было б нелепо: тогда б мне гроб, однозначно! Аз обомомлел – впрочем, токмо на один миг.
Вот еду я, еду по широкому полю: день и ночь еду; славное оружжо – за спиною. Внимательно прислушиваюсь, как ветер, по выражению поэта (очевидно – Ломоносова), «звоном однотонным // Гудит-поет в стволы ружья». А в поле видны вонзенные в землю копья и стрелы, и их обвивает засохший плющ, опушенный серебристым инеем. И все эти копья и стрелы, обвитые плющом, а также все мертвые кости и умершая трава присыпаны снизу зернистым снегом, а сверху опушены инеем.
Пегаша-то мне и го-го-говорит:
– И-го-го! Ваньша!
– О-го-го! Пегаша заго-говорила! Пегасик, тебе чего-го?
– И-го-го! А вот чего-го: у меня с чего-го-то лиро-трагическое душевное состояние! Эпитафию воспомяну́ла и жажду я, жажду ея изложить!
– О-го-го! Твоюю? Твоюя?
– И-го-го! И-го-го!
– Вот это о-го-го, Пегашища!
– Ш-ш-шиш-ш-ш! Избави бож-ж-же! – прошипел мой Внутренний Шепот с дрожью – а он эпитафий на дух не переносит.
– Пегашка, дуй! – твердо изрек я. – Ж-ж-ж... жарь, лапушка! Я – и-го-голоден и ж-ж-жажду пищи: ежели не телесной, то хотя бы духовной!
– И-го-го! И-го-го! Токма́ вот чего-го: мабудь, я буду ея излагать слегка фальшивовато, зато наизусть. Ничего-го?
– Эфитапию – фи... фи... фальшивовато? Избави боже! Ж-ж-ж... Ш-ш-шиш-ш-ш! – прошептал мой Нутрений Шепот – а он фальши на дух не переносит.
– Ж-ж-ж... Ш-ш-ш... Пегаша, жарь! – твердо изрек я. – Дуй, лапушка! Ж-ж-жажду!
– И-го-го! И-го-го! Ну так вот чего-го: «...И мирный плющ их обвивает... // Ничто безмолвной тишины // Пустыни сей не возмущает, // И солнце с ясной вышины // Долину смерти озаряет. // Иван со вздохом вкруг себя // Взирает грустными очами. // "О поле, поле, кто тебя // Усеял мёртвыми костями? // Чей борзый конь тебя топтал // В последний час кровавой битвы? // Кто на тебе со славой пал? // Чьи небо слышало молитвы? // Зачем же, поле, смолкло ты // И поросло травой забвенья?.. // Времён от вечной темноты, // Быть может, нет и мне спасенья! // Быть может, на холме немом // Поставят тихий гроб Иванов, // И струны громкие Баянов // Не будут говорить о нём!"»