- Гуй вам, пидарасы! - запальчиво выдала Маня и громко хлопнула дверью им обоим по мордасам, навсегда тем самым разорвав дипломатические контакты с западно-восточными партнерами и закрыв для себя любые международные отношения.
После столь тяжелого удара по женской репутации Маня решила попытать счастье с личностью по имени Василий, рукастым сантехником из ЖЭКа, который приходил починить унитаз, а попутно по доброте душевной и с прицелом на дальнейший для себя уют прибил в ванной полочку, уделал дверцу кухонного шкафчика и даже воскресил давно, казалось, сдохший утюг. Маня так восхитилась прицельно-хозяйственными умениями сантехника, что сразу же бросилась под поезд... простите под ноги обладателю очумелых ручек, предложив остаться на чашку чаю и дижестив, на что личность по имени Василий тут же, не будь дурак, и согласилась.
Василий отличался от педанта-китайцолюба, если перевирать слова классика, как дерьмо от незабудки, то есть разительно. Матушка-природа наделила мачо подпольно-местного разлива и рабоче-крестьянского происхождения буйно-колосистой растительностью во всех стратегически важных местах общего с женщиной пользования, а также и в иных, не столь значительных областях организма. Традиционалист по натуре и домостроевец по убеждениям Василий категорически не признавал необходимость периодического прореживания ея в целях самогигиены, и потому всегда был мохнат, брутален и вонюч, чем вводил небалованную брутальной мохнатой вонючестью Маню в сильнейший экзистенциальный экстаз. Был он так же литературно подкован и музыкально образован, в свободное от ударного труда время читал яйцедробильные мужские детективы и слушал беспощадный русский шансон. Чтобы угодить столь разборчивому хозяину Маня научилась готовить борщи, освежила в памяти изученную с полутурком Камасутру и в пароксизме любовной горячки лобызала следы, которые оставляли на песке родные волосатые ноги.
Отрезвление происходило долго и мучительно. Сперва Маню перестал эротически волновать и начал раздражать аромат мужских подмышек — ни с чем не сравнимый, плохо выветриваемый и неперебиваемый даже «Дихлофосом». Затем остракизму подверглись шансон и ежедневные борщи, потому что первый выкрадывал у Мани мозг и нервы, а вторые убивали кучу полезного времени. Маня кричала, что «она не домохозяйка и вот это вот всё», читала проповеди, плакала, умоляла, угрожала и била посуду, думая по извечному бабскому убеждению, что сможет своего принца отмыть, отбелить и наставить на путь истинный. Однако жестоко ошиблась. Принц Василий отмываться и наставляться упрямо не желал, и терпел нападки на свою самостоятельность и свои устоявшиеся взгляды ровно до тех пор, пока ему в воспитательных целях не отказали не только в тарелке борща, но и в плотских утехах. Такого геноцида себя Василий вынести не мог, а потому собрал в чемодан любимые детективы и спешно уехал в закат, искать другую, более сговорчивую почитательницу подмышечной волосатости.
После столь тяжелого расставания и полугодичной диагностики самоёй себя на предмет обнаружения дефектов в базовой комплектации, мешающих нормальной эксплуатации, Маня не хотела больше никаких отношений. И потому вскоре завела сразу два абсолютно бессмысленных и бесперспективных романа — один второго бессмысленней и бесперспективней. Отсутствие смысла и перспектив — самое то, считала Маня. Клин клином вышибают, говорила она, думая, что меняет прошивку, а на деле всего лишь заново перезагружаясь, параллельно подзаряжая севшие батарейки.
Про батарейки с прошивками глуповатой в техническом смысле Мане объяснил как мог неразборчиво изъясняющийся сисадмин Павлик — болезненно худое, нервически бледное и застенчиво беззлобное существо с пушистыми коровьими ресницами и девственно чистой историей браузера загрузок, то есть полнейшим отсутствием любовных связей с реальными женщинами в обозримом прошлом.
Трудно сказать, что именно из перечисленных достоинств привлекло Маню. Скорее всего, впервые в жизни в ней взыграл и проявил себя столь оригинальным способом материнский инстинкт. А может быть, она просто пожалела неопытного, одиноко болтающегося по волнам жизни сисадмина Павлика и пригрела его сиротливую немытую голову в вечной кепочке на своей щедрой груди. Так же непонятным оставалось и то, почему эта связь не прервалась после первого же, поэтично выражаясь, ю-эс-би соединения, поскольку кроме вышеперечиленных сомнительных достоинств, с коими еще может мириться мудрая исстрадавшаяся женщина, Павлик имел и один-единственный, но крайне существенный недостаток. И недостаток сей был настолько недостаточен для удовлетворения балованного Маниного либидо, что Маня даже тайно всплакнула от нахлынувшего чувства сострадания к обделенному природой сисадмину, и немного, самую малость! - к себе.