А теперь представь, что на ваш незапланированный бивак напоролся бы какой-нибудь дебил с ружьем и шарахнул бы по вам с двух стволов – уж кому бы что «досталось». И всё! Форс-мажор! Экстремальная, но штатная ситуация превращается в нештатную, критическую. И кто из вас дожил бы до утра – большой вопрос. Но тут хотя бы вопросов не возникло: вот огнестрельные ранения, вот гильзы. Почему же ты отказываешь дятловцам в праве иметь пусть даже невыясненную до сих пор причину (причины) возникновения форс-мажора, приведшего к таким трагическим последствиям? Унижаешь их и снисходительными определениями, и примитивной доказательной базой, и крайне неубедительной трактовкой развития событий?
А если после гипотетического двуствольного залпа кто-то из вас начал бы холодеть, истекая кровью? Могла бы возникнуть если не паника, то панические настроения? Даже если бы воображаемый дебил шмальнул и ушел? А ну, как перезарядит ружье и вернется? Тогда надо немедленно уходить, бросив раненного товарища («прости, друг!»). Но далеко уйти тоже не удастся, ведь по вашим же следам вас, замерзших и голодных, страдающих от жажды и смертельно уставших, да еще и морально раздавленных, настичь проще простого? Слава Богу, обошлось, вы остались в живых, и сейчас ты имеешь возможность велеречиво порассуждать...
Возникновение паники – явление вторичное. И коль пошла такая «литературщина» с образами, я тоже малость поупражняюсь в изящной словесности.
Паника, сестрица Страшного Холода, представляется мне в виде молодой отвязной, разбитной шалавы с вызывающе огненно-рыжими волосами до пояса. Со спины она выглядит шикарно: безупречная фигура, осиная талия, длинные стройные ноги. Так и хочется положить ей руку на плечо и, чувствуя легкое возбуждение, игривым голосом окликнуть: «Красавица-а!» И вдруг, она резко оборачивается, и ты, еще находясь в предвкушении развития приятного знакомства, видишь ее ужасающий лик: пустые глазницы, как у братца Страшного Холода, а вместо вишневых сочных губ, как пел упомянутый тобой Владимир Семёнович, «красивый широкий оскал и здоровые белые зубы». Но ты прав: Паника сама выбирает себе жертвы. Причем она, стерва, дьявольски великодушна: подготовленному, тренированному даст фору, пусть и временную: «Ну-с, смертный, дерзай, время пошло, погляжу: может, я от тебя вообще отвяжусь!» Но другого – слабого, истеричного – сразу берет «за жабры». И вот «смертный» уже чувствует на своих губах ее леденящий поцелуй и с ужасом ощущает, как на спине встают волосы и предательски поджимаются мышцы ягодиц, потому что из ротовой полости роковой обольстительницы исходит непереносимый запах разлагающейся плоти.
Почему я так точно её описал? А я с ней почти знаком! Более того, чуть было ей «не отдался». А дело было так. Стоял февраль то ли конца 80-ых, то ли самого начала 90-ых, не помню. Помню лишь, что в магазинах того времени можно было играть в боулинг. Из источника витаминов – только квашеная капуста, а к концу зимы потребность организма в витаминах сродни ломке наркомана. Это и сыграло со мной злую шутку.
На выходные пошел, как всегда, пошарахаться в одиночку на лыжах с рюкзачком в лесах за Кольцовом. День уже стал достаточно длинным, не холодно, местность знаю, как свои пять пальцев. Спустился в долину ручья Мосиха – а там заросли калины! М-м-м… Ягода – калиброванная, красивая, провокационно красная, морозы отбили неприятную горечь, характерную для калины. Словом, я стал обжираться ею, как сумасшедший – один куст, второй, третий… Наелся от пуза, ну, пора до дому.
Стал выбираться из лога. Что такое? В глазах темные круги, одышка не отпускает, пульс еле прощупывается, ноги подкашиваются. Ситуация глупее не придумаешь: уже видны трубы котельной «Вектора», не холодно, до дома рукой подать, а я идти не могу – не получается. Всё как в тумане, в ушах стук, ноги и руки свинцовые. Ещё была свежа в памяти трагедия на Зубьях, а потому в голову полезли совсем тоскливые мысли: неужели у меня то же, что и у Миши Горбатенко? И ноги сейчас «отключатся»? Или сердчишко? Прилечь что ли? Стоп! Стоять! Точнее, идти! Вперед! Как можешь. Несколько шагов – отдых, несколько шагов – отдых. Я не сразу сообразил, что это – действие калины, ведь она понижает давление, а дозу я себе «зарядил» лошадиную. Плюс накопившаяся за день усталость.
И вдруг чувствую, как кто-то сзади обнимает меня за пояс, нежно так, с любовью. Тогда-то я и познакомился впервые с распутной Паникой: «Ложись, человече, отдохни, я тебе колыбельную спою…» А глаза уже сами собой закрываются… Нет!!! Пошла к чёрту! И замахнулся на нее лыжной палкой. Помогло, непрошеная попутчица отошла. Но ведь что, дрянь, придумала: стала наступать на задние концы лыж. И песенку свою всё-таки затянула. Пришлось заорать, заматериться, вновь отмахнувшись палкой. Опять помогло, она отступила. Так и шли.
Разок я почти что лёг, точнее, покрытая снегом земля почему-то сама стала подниматься к лицу. Меня сильно качнуло, и я, чтоб не упасть, резко выкинул перед собой палки. Устоял. Поднял глаза и понял, что спасен: передо мной красовался забор промзоны «Вектора».
Сняв лыжи, я еле-еле поковылял по дороге, что вела к Кольцову. Сзади показался автобус. Обычно не на остановках они не тормозят, но я, на удачу, слабо взмахнул рукой – авось повезет. И, о, чудо! Автобус остановился, открыв переднюю дверь. Лыжи в салон автобуса я забросил, а войти не могу – ноги не поднимаются! Пришлось по-собачьи, на четвереньках залезть по ступенькам и сесть на полу – немногочисленные пассажиры и водила уставились на меня, как на идиота.
На том история знакомства с Паникой и завершилась. Знаки внимания с ее стороны я принял, но перед неземными «чарами» всё же устоял, лишь холодок ее дыхания запомнил на всю жизнь.
Какое ёмкое, точное имя – паникёр! Вот твой, Рудаль, молодой охотник – тоже паникёр, какой бы стаж мотанья по тайге и добытых трофеев он не имел. Не ходи больше с ним. Недаром в войну паникёров расстреливали, чем, кстати, нимало «исцеляли» остальных. Жаль только, что общество потребления, язви его в печень, плодит их в геометрической прогрессии.
Глава 3. «Люди идут по свету…»
А теперь «коронная» фраза Рудаля из очерка про дятловцев, которая расстроила меня больше всех: «Эх, ребятишки, ребятишки… Такие молодые, такие сильные. И такие беззащитные… Трудностей захотелось? Да их сколько еще будет на вашем веку, зачем самим себе их создавать?»
Не ожидал! Такие вопросы – «а зачем?» – обычно задают обыватели, «чужие», которым в принципе непонятно желание заниматься что туризмом, что альпинизмом, что любым другим экстремальным видом спорта. Списываю эту фразу Рудаля на его эмоциональные переживания в процессе сублимации при написании очерка. Но, тем не менее, тема затронута.
Трудности трудностям рознь, те, что «ещё будут на нашем веку», согласитесь, другого толка. Но мне приятно осознавать, что я тоже это проходил.
Обожал туристский дух, кураж, его особую субкультуру. Еще не забыл, как подрагивали ноздри при одном только обсуждении грядущих маршрутов, как заходилось сердце, когда тут, «на берегу», я, закрывая глаза, видел белые вершины или заснеженную тайгу, как мерещились запахи костра, талого снега, смешанного с потом... Боже, как это всё манило, будоражило воображение, горячило кровь, вызывало приливы необъяснимой, на первый взгляд, беспричинной радости.
«Люди идут по свету…» Помню, как встав на маршрут, мы радовались, ржали, как лошади, подтрунивали и бесконечно шутили друг над другом – позитив, один огромный, размером с целый мир, позитив! А если еще была гитара…